Книга Старая сказка - Кейт Форсайт

— Семья отказалась от нее? — прозвучал чей-то незнакомый голос. Маргерита открыла глаза и увидела высокую фигуру в черном, с лицом неподвижным, словно вырубленным из белого мрамора. — Она, похоже, вполне здорова на вид. Что же с нею случилось, если они решили отказаться от нее?

— Они бедны, — ответила колдунья. — А она — дикий и совершенно неуправляемый ребенок, склонный к беспочвенным фантазиям и резким перепадам настроения.

Маргерита отстраненно подумала: «О ком они говорят? Обо мне?» Она попыталась сесть и стряхнуть окутывающий мозг туман.

Монахиня нахмурилась.

— Эта причина представляется мне недостаточной для того, чтобы отказаться от своего ребенка.

— Отец умер, и мать осталась совсем одна. Она с трудом зарабатывала на хлеб для девочки. Видите, какая она худенькая и бледная?

Монахиня склонилась над кроватью и взяла Маргериту за запястье.

— Она действительно очень худенькая.

— Я такая от природы, — заплакала Маргерита, — а не потому, что мама не кормила меня.

Она вспомнила, как мать только качала головой, накладывая очередную порцию на тарелку Маргериты. «Это нечестно, — говорила Паскалина. — Я толстею уже от одного вида тарелки пасты[74]с бобами, а моя дорогая доченька поглощает ее за обе щеки и остается худой, как щепка. Куда в тебя столько влезает, piccolina?»

От горя у нее перехватило дыхание.

— Где моя мама? Я хочу к маме.

— Она отказывается верить, что более не нужна своей матери, — сказала La Strega. — Если бы не я, бедная девочка оказалась бы на улице. Ее матери предложили работу на материке, но новый хозяин не хочет брать ее с ребенком, так что она попросту собрала вещи и уехала, бросив малышку на произвол судьбы.

— Она этого не делала. Это неправда. — Маргерита нашла в себе силы сесть, но женщины, стоявшие в ногах ее кровати и говорившие о ней, даже не посмотрели в ее сторону. Старая же монахиня, сидевшая рядом, печально улыбнулась и заскорузлой морщинистой рукой погладила ее по голове.

— Я подумала, что если вы приютите на пять или шесть лет, то потом я смогу предложить ей работу служанки в своем доме, — продолжала La Strega. — Сейчас она слишком юна и непослушна. Но я верю в то, что вы сумеет обуздать ее буйный нрав, сестра Эугения.

— Вы очень добры, синьорина Леонелли, — неожиданно сухо ответила высокая монахиня.

— Я — послушная девочка. Мне нельзя здесь находиться! Она забрала меня силой! Я хочу к маме.

— Бедное дитя, — изрекла старая монахиня.

Сестра Эугения даже не посмотрела в ее сторону.

— Как ее зовут?

La Strega склонила голову набок.

— М-м. По-моему, Петросинелла.

— Маленькая петрушка? Ребенка зовут Маленькой Петрушкой? — От удивления старая монахиня даже повысила голос, который был исполнен недоверия.

— Детей называют в честь розмарина, дягиля и клевера, так почему же не в честь петрушки? — В звучном голосе La Strega прозвучало нескрываемое изумление. — Кроме того, на груди у нее есть родимое пятно в виде венчика петрушки. Нет сомнений, что именно поэтому ее и нарекли таким именем.

Рука Маргериты помимо воли испуганно метнулась к груди. Откуда колдунья знает о родимом пятне? Девочка попыталась было возразить, но рот ее вдруг наполнился желчью, резкой и кислой. Она перегнулась через край постели, и ее вырвало на пол.

Старая монахиня отпрыгнула в сторону, приподнимая свои черные юбки.

— Бедная piccolina.

Услышав из уст чужой женщины ласковое прозвище, которым называла ее мать, Маргерита расплакалась еще горше. Рыдания сотрясали ее тело, отчего у нее вновь началась рвота.

— Сестра Гратиоза, пожалуйста, займитесь Петросинеллой, — распорядилась сестра Эугения. — Давайте выйдем отсюда и поговорим без помех, — обратилась она к колдунье.

— Ш-ш, тише, маленькая моя, все будет хорошо, — запричитала старая монахиня, влажной тряпкой вытирая лицо Маргериты.

Девочка оттолкнула ее, пытаясь расслышать негромкие голоса, раздающиеся в коридоре, но до нее долетали лишь отдельные слова.

— Она больна… Не обращайте внимания на ее дикие фантазии… Бедняжка просто не понимает… У нее нет ни флорина[75]за душой…

— Она не заразна?

— Нет, что вы. Она всего лишь истощена из-за того, что ее плохо кормили и дурно обращались с нею.

— Она очень худенькая, это правда, но я не вижу следов дурного обращения.

— Жестокость не всегда видна невооруженным глазом.

— Господь свидетель, это правда. Но ведь наверняка у нее есть и другие родственники, готовые взять ее к себе?

— Ни живой души.

«А nonna? — с немым отчаянием подумала Маргерита. — A zia Донна и zio Эдуардо? Неужели я никому не нужна?»

— Я знаю, что могу положиться на вас в том, что здесь она будет в полной безопасности.

— Мы поддерживаем строгий порядок в Ospedale della Pieta…[76]

— Я не хочу, чтобы ей остригли волосы… Я готова сделать щедрое пожертвование… До слуха Маргериты донесся звон монет.

— Да благословит вас Господь.

— Я вернусь за нею через пять лет… Надеюсь, к тому времени из нее получится работящая служанка…

Голоса стали глуше, словно женщины уходили прочь от ее комнаты по коридору. Маргерита с трудом поднялась на ноги, твердо намереваясь сбежать, но комната закружилась у нее перед глазами. Она вслепую нащупала спинку кровати, не понимая, почему ноги вдруг отказываются служить ей.

— Ложись в постель, Петросинелла, — обратилась к ней сестра Гратиоза.

— Меня зовут Маргерита, — всхлипнула девочка.

— Тебе нужно отдохнуть, Петросинелла. Ты нездорова. Ложись в постель.

— Я хочу к маме, — заплакала Маргерита. — Где она? Где папа?

— Мне очень жаль, маленькая, но их больше нет.

— Нет! — Маргерита попыталась было подбежать к двери, но монахиня успела перехватить ее. — Я хочу к маме и папе. Где они? Это плохой дяденька сделал им больно. Пожалуйста, отпустите меня. Я должна найти их… Отпустите меня.

Но монахиня уложила ее обратно в холодную жесткую постель, и Маргерита расплакалась навзрыд, крича, что хочет вернуться обратно, к маме и папе. Старушка принялась утешать ее, как могла, и даже принесла в ложечке какое-то лекарство, и Маргерита машинально проглотила его, не отдавая себе отчета в том, что делает.