Книга Колокола судьбы - Богдан Сушинский

Правда, оба они старались прокладывать такой маршрут, на котором встреча с немцами была бы наименее вероятной, — лесными дорогами, долинами, дальними полями. Поэтому почти на каждом участке Беркут вносил коррективы, пытаясь «глухие» переходы с ночевками в небольших хуторах и селах сочетать с выходами на железнодорожные полустанки и к шоссейным дорогам, на которых группа могла бы нанести хоть какой-то урон врагу. Он твердо решил пройти этот «путь к свободе» точно так же, как уже прошел его по территории Польши, возвращаясь из плена.

— Чтобы немцы не терялись в догадках, куда девался Беркут, исчезнув под Подольском, — объяснил капитан Колодному, намечая карандашом последний полустанок, на котором ему хотелось появиться с «визитом вежливости».

— По-моему, они еще не поняли, откуда вы снова взялись на их голову, — ответил вместо младшего лейтенанта Копань, выходя вслед за офицерами из землянки, чтобы покурить и подышать свежим воздухом. — Так старались, распускали слух о казни Беркута, — и вдруг на тебе!..

— Придется слать им приветственные телеграммы из-за линии фронта. Чтобы чего доброго не подумали, что я обиделся и бросил их на произвол судьбы.

Он хотел добавить еще что-то, но запнулся на полуслове. Оглянувшись, он увидел на тропинке Корбача и Гаёнка. Крамарчука с ним и не было.

— Что случилось, Корбач?! — подхватился он. — Где сержант?!

— Жив, жив! — еще издали успокоил его разведчик. — Остался в деревне. Решил понаблюдать. Нам приказал возвращаться. Есть разговор, товарищ капитан, — покосился на тоже подхватившихся Горелого и Копаня.

— Свободны, — тотчас же отпустил обоих Беркут. И жестом пригласил разведчиков зайти в землянку, где на небольшом треугольном столике еще лежала карта, над которой они мудрили.

— Когда мы пришли на явочную квартиру, там нас ждала записка Смаржевского, переданная Яном, мальчишкой-связным Томаша Смаржевского, — доложил Корбач. — Вот она.

«У меня находится русский летчик. Из сбитого бомбардировщика. Просит встречи с Беркутом, — вслух прочел капитан. — Говорит, что это очень важно. Долго оставаться у меня летчику опасно. Жду ответа. Леон».

* * *

Беркут передал записку младшему лейтенанту и ожидающе посмотрел на Корбача и Гаёнка. Оба они были с ног до головы в грязи и хвое, выглядели уставшими и вообще смахивали на людей, которым пришлось пробираться ползком через весь Черный лес.

— Так почему не явился Крамарчук? Он что, сам решил побывать у Леона-Смаржевского?

— Что-то ему не нравится в этой истории, — объяснил Гаёнок. — Мы с ним вместе ходили в соседнюю Христиновку. Корбач тем временем наблюдал за домом Смаржевского. Так вот, в Христиновке сержант расспрашивал кое-кого из знакомых ему людей. Они тоже слышали о летчике. Но бросилось в глаза, что слишком уж открыто и доверчиво он рассказывал о себе в некоторых домах. Без страха, без опасения. И все Беркута выспрашивал, именно Беркута. Будто не одинаково, в какой отряд попасть, тем более — в его положении.

— А еще странно, что он сумел выйти на Смаржевского, — задумчиво добавил Беркут. — Кто его мог навести на этот дом?

— На поляка? Когда мы были в Христиновке, туда нагрянули немцы. Вели себя корректно. Обошлось без облавы, без арестов и грабежа. Но заходили чуть ли не в каждый двор. Осматривали, спрашивали, не слышал ли кто-нибудь о русском летчике, выбросившемся на парашюте с подбитого самолета. Не знаю, признался ли кто-нибудь, что слышал о нем, или нет, но вот то, что в последнее время никто слыхом не слыхивал ни о каком подбитом в этих краях самолете, — это точно. Крамарчук особо просил передать вам это.

— Его могли сбить намного западнее. Теперь летчик пробирается к линии фронта. О Беркуте от кого-то услышал. Всякое может быть. Горячиться не надо. Тут возникает другой вопрос: почему сержант пошел один? И почему отправил вас?

— Боялся, что если придет и сам доложит об этом, вы захотите наведаться к Леону, — ответил Корбач. — А это рискованно. Вот он и послал нас.

— Но ведь Смаржевский легко определит, что Крамарчук — это не я. И он знает, что жизнь сержанта ценится дешевле, чем моя. Если, конечно, предположить, что пан Смаржевский предал нас.

— Он наведается к нему вечером. В семь вечера. Крамарчука Смаржевский в лицо никогда не видел. О том, что вы похожи, не знает. Вас он тоже видел всего дважды. А прячет пилота наверняка в том же подземелье, о котором вы рассказывали Крамарчуку.

Услышав это, Беркут помрачнел. Говорить бойцам о подземелье Леона сержант не имел права. Так почему же сказал? Очевидно, чтобы убедить командира, что он будет осторожен и что в дом к Легионеру напрашиваться не станет. А в подземелье не очень-то и разберешь, кто в действительности явился: Беркут или некто, смахивающий на него?

«Напрасно он рискнул на такую авантюру, напрасно, — поиграл желваками Беркут. А еще подумал: — Летчику нужен именно Беркут. Действительно странно: почему именно я? Для сбитого пилота, оказавшегося на вражеской территории, должна быть важной любая связь с партизанами. Партизанский отряд — это его спасение, возможность сообщить о себе на Большую землю, переправиться через линию фронта. А этот упорно ищет Беркута. Допустим, он слышал обо мне. Но это еще не повод для открытых расспросов. Неужели приманка? Верят, что клюну? В крайнем случае выяснят, действительно ли я снова появился здесь, или же под моей кличкой действует кто-то другой, эксплуатируя славу Беркута, его легенду, популярность среди местных крестьян».

Капитан взглянул на часы. Через тридцать минут Крамарчук будет у Смаржевского. Если это действительно ловушка, то через полчаса она захлопнется. Что можно предпринять? Полчаса им понадобится только для того, чтобы добраться до замаскированного в лесу автомобиля. Но в баке почти нет горючего. Три литра — не больше.

Диверсанты молча смотрели на Беркута. Они ждали приказа. Хотя тоже понимали: даже если пойдут туда всей группой, это уже ничего не изменит. К усадьбе Смаржевского они прибудут не раньше, чем через три часа. Расстояние вроде бы небольшое, но спуск по горной тропинке, через заросли, остерегаясь засад… Да и потом, у дома Смаржевского, если это ловушка, их наверняка поджидают.

«Хотя бы они поняли, что перед ними не Беркут! — вернулся к своим размышлениям Андрей. — Если Смаржевский и тот, „летчик“, убедятся, что перед ними не командир партизанской группы, они просто-напросто дадут ему уйти».

— Будем ждать, — сказал он бойцам, почувствовав, что молчание и так слишком затянулось. — Если им нужен Беркут, Крамарчук вернется. И потом, трудно поверить, чтобы Смаржевский переметнулся к немцам. Польский патриот… Офицер… Будем ждать. Пока что свободны. Отдыхайте.

— Олухи мы. Нужно было пойти вместе с ним, — виновато проговорил Корбач, внимательно посмотрев на командира. — Мы не имели права уходить.

— Вы получили приказ командира группы, и вы его выполнили. Сержант осознавал, на какой риск идет. Все, ждать!

«Неужели предчувствие? — подумал Беркут, глядя вслед удаляющимся бойцам. — А ведь есть оно, это чертово предчувствие! Сколько раз Крамарчуку приходилось идти на связь, в разведку, ночевать в селе, в лесу, на болоте… И всегда ты воспринимал его задержки спокойно. Спокойнее, чем кто бы то ни было в отряде. Потому что лучше других знал Крамарчука. „Этот пройдет. Этот разведает. Этот выкрутится…“ — вот вся твоя командирская молитва».