Книга Поздний звонок - Леонид Абрамович Юзефович

Таитянка, волшебная птица,

Что поет на вечерней заре,

Домик розы, печальная жрица

На кровавом чужом алтаре.

3

На тумбочке возле кровати лежала папка для бумаг, в ней – стопка машинописных страничек. Папку принесла Майя Антоновна, сказав, что ему это будет интересно почитать.

Свечников открыл наугад:

«Когда в середине 30-х гг. начались гонения на эсперанто, Ида Лазаревна была вынуждена уехать из Москвы и вернулась в наш город. С немалым трудом удалось устроиться преподавательницей русского языка и литературы в среднюю школу. В те годы ей приходилось несладко, но для нас, ее коллег, было большое счастье иметь рядом с собой такого эрудированного и доброжелательного человека. Семьей она не обзавелась, и мы, учителя, часто собирались в ее уютном деревянном домике на Малой Ямской, 3. В нем было холодно зимой, но по весне, когда в палисаднике под окном веранды расцветала сирень, дом оживал. На веранде устраивались вечера поэзии, мы их так и называли – Сиреневые вечера…»

Это были воспоминания об Иде Лазаревне. Коллеги написали их после ее смерти и передали в музей школы, где она проработала почти тридцать лет.

Он прочел еще кусок в конце:

«Будучи на пенсии, Ида Лазаревна не сидела сложа руки. Она составила и попыталась издать “Сборник упражнений по орфографии”, в 1964 г. посылала его в Москву, но из столицы рукопись вернули на усмотрение городских властей. Недоброй памяти директор института усовершенствования учителей К.И. Рогачев, позднее снятый с должности за злоупотребления, не нашел ничего лучшего как отдать сборник на рецензирование. В полученной рецензии говорилось, что труд Иды Лазаревны якобы не соответствует требованиям школьной программы. Впрочем, рецензент не исключал возможность издания этой работы в серии “Из опыта”. Сегодня сложно судить, насколько он был прав. Рукопись не сохранилась…»

На улице Вагин стал прощаться, но Свечников его не отпустил.

– Нет, зайдем в Стефановское училище. Этот курсант, – добавил он, решив, что солдат все-таки должен знать свой маневр, – в Казарозу не стрелял. У него тульский наган, калибр семь шестьдесят две. Она убита из другого оружия. Кто-то под шумок выстрелил в темноте.

На Торговой потянулись мимо те же двухэтажные дома, правда, в этом районе посолиднее, каменные через два на третий. Трубы с фигурными надымниками, ажурная жесть водостоков, наличники с птицами и виноградными гроздьями. Фонарей не было, но попавшаяся по пути будка с разбитым пожарным извещателем свидетельствовала, что это всё же губернский город, а не уездный.

За ними по-прежнему кто-то шел.

– В белой кепке? – не оборачиваясь, спросил Свечников, когда Вагин ему об этом сказал.

– Нет.

– В черной?

– Без головного убора.

– Понятно. Запас кончился.

– Запас чего?

– Кепок. Он их меняет, чтобы не так бросаться в глаза.

– А кто он такой?

– За мной ходит. Тебя это не касается.

Возле Стефановского училища никого не было, хотя Даневичу с Поповым полагалось ждать у крыльца. По фасаду ни в одном окне света нет, парадная дверь заперта. Свечников решил идти через черный ход и направился к воротам, ведущим во двор. Вагин поплелся за ним.

Обогнули училищную часовню со снесенным крестом и провалами выбитых окон. Под луной проступали нацарапанные на темном кирпиче имена тех, кто по ночам совокуплялся или распивал кумышку под этими стенами.

«И на обломках самовластья напишут наши имена», – тихо сказал Вагин.

Прошли мимо будки нужника со свежеоструганной вертушкой на дверке. «Особый отдел», – вспомнил Свечников. Где-то на подходе к нему Ида Лазаревна подобрала пистолет, лежавший сейчас в кармане.

Дровяники бесследно растащили на дрова, от конюшни остался каменный фундамент. Битое стекло хрустело под ногами. Всюду валялся слежавшийся мусор, веяло мерзостью запустения, к которому все давно привыкли, как привыкают к плохой воде или хронической болезни.

На двери черного хода висел амбарный замок. Свечников задрал голову, прикидывая, что можно, конечно, залезть по пожарной лестнице, как Даневич, перебраться на карниз, открыть раму или высадить стекло, если изнутри задвинули шпингалет, но заниматься акробатикой не хотелось. Он подобрал в груде щебня относительно целый кирпич, обмотал замок найденной здесь же тряпкой и двумя ударами сбил его вместе со скобой. Она легко вылезла из трухлявых досок. С трудом приоткрыли вросшую в землю дверь, протиснулись в щель, зажгли свечку. В ее пламени качнулись и поплыли исчерканные похабщиной стены, зашевелился под потолком пустой шнур электропроводки. С площадки второго этажа вышли в рекреацию. Актовый зал был открыт, в оконных проемах стояло бледно-синее небо июльской ночи.

Свечников шагнул к окну, и опять, как в доме у Вагина, возникло безотчетное чувство, будто на него кто-то смотрит.

Он задернул шторы на этом окне, перешел к следующему, чтобы сделать то же самое.

– Боитесь, что если включить электричество, нас будет видно со двора? – догадался Вагин.

Свечников устыдился своей граничащей с суеверием тревоги. Он лихо щелкнул выключателем, но ничего не произошло, лампочка не загорелась. Попробовал другой, третий – тот же результат. Видимо, не работала электростанция.

Вагин задул свечу. Когда глаза привыкли к темноте, выяснилось, что в зале не так темно, как казалось минуту назад. Луна набрала силу, в ее сиянии проступили ряды стульев, сцена, рояль. Видна была даже натянутая над сценой проволока, к которой крепился занавес. По ней пунктиром, пропадая в тех местах, где она выгибалась и отклонялась от кратчайшего расстояния между краями рампы, скользил небесный свет.

– Покажи, где ты вчера сидел? – велел Свечников.

Вагин показал.

– Осипов сидел рядом с тобой?

– Да, но потом отсел, чтобы лучше видеть. Вы ему мешали.

– Я?

– Он сказал, что вы заслоняли ее… Казарозу.

Подхватив стул, Свечников поднялся с ним на сцену, поставил его там, где она стояла вчера в бьющем из волшебного фонаря розовом луче. Сенмова кушис ми кун бруста вундо…

Спрыгнул вниз, нашел свое вчерашнее место в четвертом ряду, встал возле. Смутно вспоминалось, что слушал ее стоя.

– Сядь туда, где сидел Осипов, – приказал он.

Вагин сел.

– Стул на сцене, это она… Казароза. Я ее тебе заслоняю?

– Нет, если она стояла там, где вы думаете. Но если, как мне кажется, чуть левее, то возможно.

– А Варанкин где был в это время?

– Не знаю. Я за ним не следил.

– Не у окна?

– Может быть.

– А Даневич?