Книга Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш

— Подожди секунду, — попросила она, после чего закрыла дверь на ключ, задернула занавески на окнах и включила свет. — Теперь тебе надо снять трусики. — Голос ее звучал бодро, словно в том, что на полу ее гостиной лежит полуголая девочка, не было ничего необычного.

Чувствуя, что щеки начинают гореть от стыда и страха, я стянула трусики и попыталась прикрыться подолом.

— Да хватит уже стесняться, — смеясь, произнесла Дора и снова задрала на мне платье. — Боже мой, Мар! Я и не знала, что ты уже настолько взрослая, — воскликнула она после того, как подложила мне под попу подушку и раздвинула в стороны мои ноги.

Я с трудом поборола желание сжать их обратно.

— Больно не будет. Главное — лежи спокойно, — сказала Дора и, к моему ужасу, засунула в меня резиновую трубку. Потом она принялась лить в нее мыльную воду из кувшина. Я почувствовала, как меня наполняет горячая жидкость.

Дора больше не улыбалась, ее лицо отражало сосредоточенность и стремление довести дело до конца.

— Что бы там ни было, мы должны вымыть это из тебя, — сказала она, не уточняя, что же это все-таки может быть. — Оно остановило твои месячные.

В этот момент я ясно представила себе, о чем идет речь. В своем воображении я увидела крошечного ребенка, беспомощно барахтающегося в воде, которую Дора в меня накачивает. Я тут же вспомнила новорожденных котят, отца, безжалостно выбрасывающего их в пруд, и содрогнулась от ужаса.

Я хотела сказать Доре, чтобы она остановилась, но было уже слишком поздно. Кувшин опустел, а соседка аккуратно подкладывала под меня новые подушки, предупредив, что мне лучше пока не шевелиться.

— Чем дольше вода будет внутри тебя, тем больше шансов, что это сработает, — объяснила она.

Через некоторое время соседка помогла мне сесть на ведро, чтобы жидкость наконец вылилась наружу.

— Когда месячные придут, крови будет очень много, — предупредила Дора. — Так что приготовь побольше прокладок. И еще одно: скорее всего, на этот раз они будут довольно болезненными. Эти таблетки помогут. — Она протянула мне две белые капсулы.

Я привела себя в порядок и вернулась домой. Мама ни о чем меня не спросила.

Дора оказалась права лишь в одном — мне действительно было очень, очень больно. Длительные спазмы складывали меня пополам, я судорожно хватала ртом воздух и все никак не могла отдышаться. Но крови не было. И месячные так и не пришли.

В течение сорока восьми часов мама и Дора без конца спрашивали меня, как я себя чувствую. Я рассказывала о спазмах, о том, что меня тошнит, но их, судя по всему, интересовало только одно: пришли ли месячные? Каждый раз, услышав тихое «нет», они встревоженно переглядывались, но мне ничего не говорили.

Я постоянно думала о мужчине из соседнего дома. Знал ли он о резиновой трубке и мыльной воде? И еще меня мучил один вопрос: почему никто не решается произнести вслух слово «беременность»?

И снова Дора, а не мама, повезла меня в лондонскую клинику.

Я сидела в специальном гинекологическом кресле задрав ноги, и незнакомый врач ощупывал меня руками в перчатках. Я почувствовала, как он засовывает внутрь что-то холодное и металлическое, и непроизвольно сжалась. Мне хотелось плакать от страха, рыдания душили меня, и я старалась не смотреть на то, что со мной делают. Медсестра, все время державшая меня за руку, погладила меня по волосам, но я видела, что она смотрит на меня с плохо скрываемым презрением.

Врач говорил с Дорой, а не со мной. Я услышала, как он сказал что-то насчет «уже больше трех месяцев», и поняла, что они говорят о ребенке. О ребенке, который находится внутри меня. Потом Дора спросила доктора, можно ли что-то сделать — то есть избавиться от плода.

— Нет, — сказал врач. — Уже слишком поздно.

Я надеялась, что ребенок их не слышит.

— Ну, значит, ничего не поделаешь, — вздохнула Дора, когда мы вышли из клиники.

Слово «беременна» так никто и не произнес.

По дороге домой Дора сказала, что ей придется сходить в мою школу и поговорить с директрисой. И до тех пор мне придется сидеть дома.

«Почему в школу пойдет она, а не мама?» — Голос внутри моей головы все никак не желал успокаиваться.

Дора отвела меня домой, тихо сказала что-то матери и быстро ушла. Мама равнодушно посмотрела на меня и занялась своими делами.

Что со мной будет? Этот вопрос не давал мне покоя. Я была уверена, что теперь они обязательно попытаются узнать, кто отец ребенка. Многократно отрепетированная ложь была готова сорваться с моего языка, но окружающим, кажется, было все равно.

На следующий день я пошла в школу, потому что никто мне этого не запрещал. Но до класса я так и не добралась. Стоило мне пройти сквозь школьные ворота, как кто-то схватил меня за руку и строгий учительский голос сообщил, что я должна немедленно явиться в кабинет директора.

Меня решили исключить. Я была слишком шокировала, чтобы до конца понять, что именно говорит директриса, но слова «плохое влияние», «неслыханное поведение», «ужасное разочарование» я уловила. Они гремели в ушах, но я ничего не могла сказать в свою защиту, поэтому молча развернулась и вышла из ее кабинета.

Идя к школьным воротам, я тихо молилась, чтобы там меня ждала большая черная машина, — но он не приехал.

Не зная, что делать, я отправилась домой.

Узнав, что меня исключили, мама пожала плечами: «А ты чего ожидала?» Пока я придумывала ответ, она начала описывать, какими будут следующие несколько месяцев моей жизни. Передо мной открывались довольно мрачные перспективы.

— Всем будет лучше, если никто не узнает о твоем положении, — пояснила мама перед тем, как изложить новые правила.

Итак, отныне я могу забыть о прогулках на лугу, у пруда и вообще о том, чтобы выходить за границы нашего участка. Более того, мне не следует появляться в саду перед домом, потому что там меня могут увидеть прохожие. Если мне понадобится подышать свежим воздухом, в моем распоряжении задний двор. Если кто-нибудь, кроме Доры, заглянет к нам в гости, я должна сидеть в комнате до тех пор, пока эти люди не уйдут.

Я с ужасом смотрела на маму, которая равнодушно говорила о том, что я стану фактически узницей в собственном доме. Я пыталась отыскать в ее лице хоть слабый отсвет сочувствия и заботы, и на какой-то миг мне даже показалось, что в маминых глазах мелькнуло что-то, похожее на жалость и понимание, но она быстро отвернулась. Мама смотрела на меня с тем же выражением, что и Дора, когда та пыталась избавиться от ребенка, — с холодной решимостью. Я начинала понимать, что спорить бесполезно — что бы я ни сказала, это ничего не изменит.

— И вот еще что, Марианна, — спохватилась мама. — Отец хочет поговорить с тобой после того, как вернется с работы. Так что посиди пока в своей комнате.

— А почему я должна сидеть там? — тихо спросила я, чувствуя, что стены дома начинают сужаться и мне не хватает воздуха.