Книга Ветер перемен - Андрей Колганов

Лида с полминуты сидела, не произнося ни слова и не глядя на меня, затем все же прервала молчание.

– Надо подумать, – протянула моя отчаянная спорщица, переходя на более спокойный тон.

– Это правильно, – говорю столь же спокойным тоном. – Подумать всегда полезно.

Новая пауза начала затягиваться, и мне это решительно переставало нравиться. Надо было как-то разруливать ситуацию.

– Знаешь, Лида, – оборачиваюсь к ней и придвигаюсь поближе, – а надутые губы идут тебе не меньше, чем улыбающиеся!

У нее вырывается непроизвольный смешок… И что там дальше происходило с этими надутыми губами, это вас уже не касается. Вскоре мы просто молча сидели рядом, прижавшись щека к щеке и впитывая тепло друг друга.

Уже когда мы сидели втроем с вернувшимся с работы Михаилом Евграфовичем и пили чай, вспомнилось наконец и о той проблеме, которую хотелось решить утром.

– Никак не могу связаться с Лазарем Шацкиным, – пожаловался я за разговором. – В ЦК РКСМ по телефону его вечно не застать, а ловить лично на занятиях в Комакадемии никакой возможности нет. Со службы совсем не вырваться!

– Ладно, – промолвила Лида, – если он, паче чаяния, объявится, попрошу, чтобы сам тебе телефонировал.

Вскоре, тепло попрощавшись с уютной и гостеприимной квартирой и еще раз обняв на прощание ее молодую хозяйку, я ушел в морозную ночь. Дома обнаружил, что Евгения Игнатьевна, вопреки обыкновению, еще не легла спать, а гоняет чаи на кухне.

– Что так поздно вечеряете? – интересуюсь с порога.

– Вот решила давеча съездить к сестре двоюродной в Павловскую Слободу, так и поехала с утра пораньше, а с дороги-то умаялась, – стала объяснять старушка, – особенно на обратном пути. К вечеру совсем уж сил нету. Оттого и захотелось чайком-то взбодриться.

Да, по нынешним временам – не ближний конец, особенно для пожилого человека. Тем более что от станции Нахабино до Павловской Слободы надо либо пешком топать, либо подводу попутную искать.

– Хорошо, добрые люди подсказали, – продолжала вдова часовых дел мастера, – что нынче от нас на Виндавский вокзал и обратно проще всего автобусом добираться. Оно и дешевле выходит, чем на трамвае-то.

– Где ж тут у нас автобус ходит? – Это и для меня новость. – Не замечал вроде.

– Не то чтобы у нас, – поясняет Игнатьевна, – а тут, неподалеку. Пустили автобус, новый, большущий такой, аж от Девичьего Поля прямо до Виндавского вокзала. Так он мимо нашего дома, считай, в десяти минутах ходьбы остановку имеет.

А-а, так это, наверное, вторая партия «лейландов» из Британии прибыла. Ясно.

Следующий рабочий день начался с того, что мне позвонили из редакции «Социалистического хозяйства» и сообщили, что первый номер журнала за двадцать пятый год уже вышел из печати. Не постеснявшись сгонять за журналом курьера, вскоре получил возможность взять в руки толстый том в обложке из серовато-желтой невзрачной бумаги. Когда-то, в прежней жизни, и этот номер, и множество ему подобных успели побывать у меня в руках. Но этот отличался не только более светлой, еще не успевшей стать ломкой, бумагой и свежей типографской краской. Тот номер, что был известен мне, отличался от находящегося у меня сейчас на столе и по содержанию. Оно и понятно: как человек, родившийся в пятидесятые годы XX века, мог бы опубликоваться в журнале, изданном в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году? Но вот, случилось же…

Хотя Иосиф Виссарионович по-прежнему был с головой погружен в решение вопросов, касающихся прежде всего народного хозяйства СССР (да и других проблем хватало – от развития противоэпидемической службы до конфликтов между писательскими организациями), он внимательно следил за политической обстановкой. Разумеется, неотложные проблемы частенько заслоняли собой все остальное. Чего стоила одна только засуха в Поволжье! Хотя самые острые месяцы миновали, удалось избежать и голода, и массовой распродажи скота, но оставались еще заботы по подготовке весеннего сева. Приходилось самым жестким образом контролировать и завоз семенного зерна в пострадавшие районы, и распределение семенных ссуд, да изыскивать бог знает где дополнительные корма для рабочих лошадей, чтобы они могли весной выйти в поле, не падая от бескормицы. Не уследишь – и местные товарищи начнут все делать через пень-колоду или вовсе провалят дело. Вон, как это было в Балашовском уезде: пришлось нажать на Саратовский губком, чтобы они там крепко подтянули гайку. Глотку драть на митингах, да сыпать правильными лозунгами, да клясться в верности линии партии – это они все научились. До дел же у них руки не доходят! Надо от таких пустобрехов избавляться, иначе заболтают они все…

А тут еще и конфликт Дзержинского с Сокольниковым из-за финансирования металлопромышленности. Сокольников, конечно, по-своему прав: лишних денег в бюджете нет, а запускать печатный станок – значит похерить всю денежную реформу, подорвать устойчивость рубля и скатиться к тяжелейшим временам военного коммунизма, когда рубль обзавелся длинной цепочкой нулей. Но ведь и Дзержинский прав – не восстановив металлопромышленности, нельзя и думать об индустриализации, вообще о каких-либо планах социалистической реконструкции народного хозяйства.

Тем не менее, несмотря на все эти заботы, Сталин не упускал из виду малейшего шевеления своих политических противников. Зиновьев, похоже, притих – больше не лезет в открытую полемику насчет построения социализма в одной стране. Почему? Отступил, убедившись, что его позиция явно не собирает поддержки большинства? Или же затаился накануне XIV партконференции, потихоньку зондируя почву, собирая сторонников, чтобы выступить затем, уже имея солидную фракцию за спиной?

Но пока – получил по носу и молчит. Однако это еще не означает спокойствия. Бурные дебаты начались вокруг идеек Преображенского насчет «закона первоначального социалистического накопления». Зря, зря Евгений Александрович вылез с этим «законом». С одной стороны, конечно, он стоит на платформе строительства социализма и, значит, объективно идет против Зиновьева. С другой стороны, его призывы к нажиму на крестьянство совершенно несвоевременны. Если бы партия приняла его «закон» в качестве официально одобренной идеологии, это связало бы нас по рукам и по ногам в крестьянском вопросе, сделав партию заложницей открыто провозглашаемой политики строительства социализма за счет крестьян. Кроме того, Преображенский близок к Троцкому, и хотя тот пока осторожничает, неизвестно, во что все это выльется в дальнейшем.

Позиция Бухарина политически гораздо более выигрышна. Кроме того, Бухарин – союзник, хотя и не слишком надежный, в борьбе против Троцкого и Зиновьева. В его руках фактически главная партийная пресса – «Правда» и «Большевик». Видимо, надо будет обозначить свою позицию, осторожно, но достаточно внятно выступив против подрыва союза рабочих и крестьян.

И вот сегодня секретарь положил на стол Сталину номер журнала «Социалистическое хозяйство» с краткой записочкой: «Есть критика и Преображенского, и Бухарина». Интересно. К концу дня, когда очередные дела были в основном проделаны, председатель Совнаркома стал просматривать статью в журнале, страницы которой были заложены секретарской записочкой: