Книга Наши расставания - Давид Фонкинос

— Что ты? — спросила она.

— Я хочу сказать тебе «да».

Она поцеловала меня. Надо было двигаться, двигаться вперед, к единственной видимой цели — человеческому скоплению. Вскоре мы очутились среди скорбящих. На нас оглядывались. Я видел заплаканные лица женщин, и Алиса тоже их видела, но, подозреваю, смутно, перед глазами все плыло, чем дальше, тем больше, и черное вполне могло оказаться белым, так что Алиса вдруг закричала:

— Здоровья молодым!

— Здоровья молодым! — подхватил я.

К нам подскочил какой-то мужчина и начал решительно теснить нас прочь. Он был ужасно здоровый, просто великан, и схватил нас обоих за руки.

— А в чем дело? — спросили мы.

Он объяснил, что здесь хоронят человека и нам должно быть стыдно. Тогда Алиса крикнула:

— Здоровья мертвецам!

Я хотел присоединиться к ее возгласу, но в тот самый миг, когда я открыл рот, на мою челюсть обрушился мощный удар, и я упал.

Несмотря на отключку, я понял, что меня куда-то несут. В себя я пришел в полицейском фургончике. Алиса сидела напротив. Мы с ней — два преступника, два прогульщика, застигнутые средь бела дня. В комиссариате нас заперли в вытрезвителе. В голове у меня немного прояснилось, и я сказал:

— Нехорошо как получилось.

— Ой нехорошо, — подтвердила она и, не сдержавшись, прыснула.

— Алиса, умоляю, не смеши меня! И так все болит.

Она наклонилась к моему лицу, обозреть причиненный ущерб. Рот был полон крови, и челюсть распухла.

— Тебе зуб сломали, — доложила Алиса.

— Который? — тут же вскинулся я.

— Наш, Фриц. Третий верхний. Ага, точно, он и есть.

Мы застыли пораженные. Все опять сводилось к зубам.

К вечеру нас выпустили. На город, больно стукнувшись, пала темнота. Алиса ушла — куда-то вдаль, в неизвестном направлении, и я потерял из виду ее спину. Я вернулся к себе и принял две таблетки снотворного. О том, чтобы на следующий день засесть за работу, не могло быть и речи. Ближе к полудню я выбрался на улицу. И только тут заплакал. Плакал я недолго, всего несколько минут, но слезы принесли мне облегчение. Зашел в магазин игрушек, потом в книжный, потом в лавочку, торговавшую дисками. Я увидел диск Этторе Сколы «Мы так любили друг друга» и подумал: «Мы столько расставались друг с другом». Я долго стоял, разглядывая его обложку и вчитываясь в название. Вот бы оказаться там, мечтал я, вот бы спрятаться в нем, в итальянском фильме семидесятых.

Эпилог

Писать о Шопенгауэре — не лучший способ поднять и без того паршивое настроение. Всю жизнь я лелеял замысел этой книги, которую, наверное, так никогда и не напишу. Сейчас-то можно честно признаться. Это все равно что собирать чемоданы, да так никуда и не уехать. Я хотел написать пятитомный труд, а может, десятитомный, а может, тридцатидвухтомный, и все о Шопенгауэре, почему бы и нет. Почему бы не мечтать до бесконечности о своей жизни, как и обо всех жизнях, которых я коснулся и о которых упомянул, а своя собственная, что ж, она проходит, я чувствую, как она проходит, коленками чувствую, по тому, как они потихоньку ржавеют, молча, ничего не говоря, и мне порой кажется, что старость — вот она, совсем рядом, как случайно встреченный друг детства. Неужели мы все обречены подводить итоги? И что я должен думать о своей жизни сегодня, когда мне уже сорок, если единственной стоящей вещью, единственным, что я по-настоящему познал, была утрата счастья?

Я по-прежнему работаю в «Ларуссе». После долгих колебаний, повинуясь абсолютной внутренней необходимости пить кофе не в одиночестве, а в компании (хоть с немым уборщиком), я вернулся на штатную должность в издательство. Я один из самых старых сотрудников — двадцать лет стажа, — и коллеги между собой называют меня Памятником. Парадоксально, если учесть, что больше всего на свете я хотел бы забыть все, что со мной здесь произошло. Работа у меня такая, что на знакомства с женщинами особенно рассчитывать не приходится. Иногда появляются молоденькие стажерки, но я чувствую себя таким старым, что даже и не пытаюсь за ними увиваться. Правда, у меня было несколько связей, в том числе одна, продлившаяся два года, — с матерью приятеля моего сына. Заводить детей довольно выгодно с точки зрения устройства личной жизни. Школьные родительские собрания — настоящее гнездовье супружеских измен.

Не могу без волнения смотреть на него теперешнего. Роман — добрый мальчик, обаятельный, умеющий слушать других. Жаль только, у него напрочь отсутствует художественная жилка. Хуже того, он ненавидит читать. С его именем и профессией его матери это выглядит почти как самоотрицание в зародыше. По-моему, он, как и большинство современных подростков, понятия не имеет, чем станет заниматься в будущем. Пока его больше всего интересуют девочки. Иногда он мне про них рассказывает, краснея при этом. Я веду мужские разговоры с моим крошкой.

Меня часто посещают мысли о механизмах желания. Сам я довольно неуклюже вел себя с женщинами и наломал немало дров. Я был страшно зашорен и теперь понимаю, что все мои беды происходили от недостатка родительского тепла. Я жил в страхе перед огромностью мира. Неспособный к путешествиям, я с ужасом смотрел на открытки, присылаемые родителями из их поездок. Если я и отваживался пару-тройку раз стронуться с места, так разве что в Швейцарию, хотя и сам не знаю, что меня туда влекло, — возможно, стремление к покою и защищенности. Только не думайте, пожалуйста, что моя жизнь в сорок лет сера и однообразна. У меня есть друзья, прекрасный сын, работа, стимулирующая умственную деятельность, я только что пережил любовное приключение, правда, оно уже закончилось, но в нем были волнующие моменты и довольно смелые эротические шалости, у меня масса интересов, я искренне восхищаюсь многими людьми, от Франца Шуберта до Джона Колтрейна, от Виллема де Кунинга до Витольда Гомбровича, и многими произведениями — от «Кинг-Конга» Фрэнка Заппы до «Страха жидкой пытки» Сальвадора Дали, я люблю множество разных вещей, например ризотто с грибами, потому что ризотто с грибами очень вкусно пахнет, и суп я люблю, вообще люблю все, что не надо жевать, и я живу достаточно разносторонней жизнью, увлекаюсь спортом, слушаю по радио трансляцию футбольных матчей и бегаю трусцой, а в перерывах сажусь на скамейку, смотрю на проходящих мимо женщин и иногда сочиняю про них разные истории, иногда я плачу, а иногда — смеюсь, иногда мне нравятся плохие фильмы, и я часто думаю про своего деда, которого очень любил, и про Ирис, которая все же сыграла в моей жизни важную роль, и про Эмили, и конечно же про Селину, и про Шарлотту, и про многих других, чьи имена теряются в сумраке, но передо мной всегда стоит Алиса, одна Алиса, неизменная Алиса, и у нас над головами прыгает смех, как будто первая любовь — это не просто пожизненное, а вечное наказание.

Через несколько месяцев после нашего последнего расставания она прислала мне эсэмэску на день рождения, и я тут же ответил предложением встретиться. Но она больше не отзывалась. Как будто давала мне понять: я здесь, я существую, я думаю о тебе, но видеться нам больше не надо. Я ужасно на нее разозлился. Потому что как раз в тот момент, когда меня настигло ее сообщение, я только-только начал приходить в себя. Я сменил номер телефона, и мы опять потеряли друг друга. О ее жизни я ничего не знал. Не знал, что после смерти сестры на ее долю выпали новые страдания, потому что некоторое время спустя ее отец насмерть разбился на машине. Мать после этого второго несчастья впала в глубокую депрессию. Постепенно Элеонора перестала разговаривать. Алиса была сильной, очень сильной, она смогла перенести разрушение семьи, избрав свой вариант поведения: она полностью замкнулась на дочери. Для нее больше не существовало ничего в мире — только необходимость защищать своего ребенка. О том, что она женщина, она попросту забыла. С тех пор как ее мать погрузилась в молчание, она была не способна ни на любовь, ни на нежность. Муж от нее ушел, но ей без него стало даже лучше. Спустя короткое время он женился на довольно известной певице. Ну, говорят, что известной, потому что лично я про нее не слыхал. В «Ларусс» ее пока не включили. Так прошли годы перед тем, как мы встретились еще раз. Да-да, мы с Алисой действительно встретились, и эта встреча была единственным вмешательством случая в нашу историю.