Книга Грешники и святые - Эмилия Остен

— Это простуда? — спросила я напрямик.

Я стояла напротив врача и смотрела на него пристально, чтобы смутить. Чтоб он наконец бросил паясничать и занялся делом.

— Погода нынче холодная, неудивительно, что мальчик заболел, — туманно высказался мэтр Батиффоль.

Его лысина блестела, улыбка обнажала желтоватые зубы.

— Всего лишь простуда? — настаивала я. — Или нечто более серьезное?

— Гм, гм. Пока сказать с уверенностью нельзя. Он кашлял?

Лекарь приподнял Мишелю веко и уставился в ничего не видящий глаз.

— Нет, — сказала Эжери. — Не кашлял и не чихал, и животик у него не болел. Просто беспокоился, вы же помните, а сегодня вот с утра…

— Гм, — снова сказал мэтр.

Я видела, что он не знает, что делать. В чем-то я могла его понять. Загадки детских болезней — область темная и малоизученная. Можно понять, где обычная простуда, где зубы болят, где съел ребенок что-то не то. Но если вдруг здоровый мальчик за день валится с ног — это уже задачка посложнее.

Сознание того, насколько мы все бессильны, рождало в моей душе целую бурю ярости. Мне хотелось кричать, бить кулаками по кровати, до крови разодрать кожу — лишь бы Мишелю хоть что-то помогло.

— Но не думай остаться безнаказанным ты, дерзнувший противоборствовать Богу… — еле слышно пробормотал рядом со мною отец Реми, и мне стало холодно.

Неужели думает о том же, что и я?

— Так-так, — сказал мэтр, ощупывая худое тельце Мишеля, — хорошо бы его травами все-таки напоить. Сделаем состав на основе мирта, как вчера, и хорошо б еще шалфей, чабрец, сосновые и березовые почки смешать и настоять, и пускай выпьет. Так будет легче дышаться.

Мачеху, кажется, успокоили его слова, меня же — насторожили. Такой сбор я и без лекаря смогу составить, он хорош, когда человек всего лишь простужен. Но Мишель спит, и не просыпается, и дышит все тяжелей.

Хлопнула дверь, и все мы обернулись.

Вошел отец.

Он приехал прямо с приема у графа де Амьеза, где, бывало, собирались знатные господа поговорить о политике, и дам на такие вечера не приглашали; отец вошел стремительно, словно ветер влетел: перламутровые пуговицы па камзоле цвета ночи расстегнуты, нелепой и ненужной сейчас кажется богатая вышивка. Отец подошел к кровати и молча уставился на Мишеля, затем перевел тяжелый взгляд на мэтра Батиффоля, и тот вспотел еще сильнее.

— Что с ним? — спросил отец.

— Лихорадка, — лаконично ответствовал мэтр.

— С чего бы?

— Всегда найдется сквозняк, способный ввергнуть организм в болезнь, — провозгласил лекарь; я уже ненавидела этого бездарного кривляку, мечтала сослать его на самые гнилые в городе подмостки — большего не достоин. — Не беспокойтесь, граф де Солари, сейчас мы составим все необходимые лекарства, и скоро Мишель выздоровеет.

— Я надеюсь, — процедил папенька; как же я любила его в эту минуту!

Священник тронул моего отца за рукав:

— Граф, наверное, вам стоит отвести вашу супругу в спальню.

Все посмотрели на мачеху: та полулежала в кресле и уже даже платочком не обмахивалась.

— Да, — в некоторой растерянности сказал отец, — да, конечно.

Он поцеловал Мишеля, надолго задержав губы у него на лбу, затем подошел к мачехе и аккуратно извлек ее из кресла.

— Ах, Этьен, — простонала она, повисая на папеньке, — как же так могло получиться?

— Мэтр уверяет, что все обойдется. Идем, дорогая, идем.

И они вышли, в отсутствие мачехи сразу стало просторней, отец же, я не сомневалась, возвратится.

— Так что вы намерены делать, мэтр Батиффоль? — резко спросил отец Реми.

Лекарь уехал через пару часов, напоив Мишеля составленными отварами, оставив порошок против лихорадки и пустив кровь; брат перестал метаться и затих, однако так и не проснулся. Отец, успокоив мачеху, пришел и молча сидел в углу, глядя оттуда на кровать неподвижными блестящими глазами. Священник молился, стоя на коленях у постели больного, уткнув локти в ворох покрывал, меж его ладонями медленно покачивался крест на толстой цепочке. Эжери устроилась на стуле рядом, я же сидела на кровати и держала Мишеля за руку. Часа через два отец встал, вышел и не вернулся более до утра. Думаю, ему было слишком больно смотреть на Мишеля, и он знал, что ничем не поможет сыну.

И потянулась долгая, долгая ночь. Давно в моей жизни не случалось таких ночей: последняя, пожалуй, была, когда умирала мама, но что я понимала тогда? С тех пор я успела вырасти, решить, что я достаточно взрослая, чтобы брать на себя ответственность за чужие судьбы, — и вот Господь говорил мне, что я неправа. Каждый час мы с Эжери поили Мишеля отваром, каждые два часа — размешивали в теплой воде порошок, размыкали побелевшие губы и вливали по капле. Отец Реми не вставал с колен, шептал непрерывно, и ритм молитв сопровождал нас, ввинчивался в уши, куда бы мы ни шагнули.

— Будь милостив, избавь его, Господи. От всякого зла избавь его, Господи. От всякого греха избавь его, Господи. От козней диавольских избавь его, Господи. От гнева, ненависти и всякого злого желания избавь его, Господи. От смерти вечной избавь его, Господи. Ради Воплощения Твоего избавь его, Господи. Ради святого Воскресения Твоего избавь его, Господи. Ради ниспослания Святого Духа избавь его, Господи. Прости нам наши грехи, Тебя молим, услышь нас, Господи. К истинному покаянию приведи нас, услышь нас, Господи.

И так — часами, в душном мареве, без струйки свежего воздуха — открывать окна мэтр Батиффоль категорически запретил, чтоб еще какой сквозняк не пробрался. Только, думается мне, дело не в сквозняках. Я вглядывалась в заострившиеся черты Мишеля, пытаясь прочитать в них разгадку, найти решение, но сегодня бытовое колдовство оказалось неподвластно мне.

Становилось страшно при мысли о том, как ему там сейчас, в лихорадочных видениях, без знакомых людей, наяву мы могли его успокоить, развеселить, в бред же нам не было доступа. И я раз за разом говорила с Мишелем, говорила ему, что все будет хорошо, он выздоровеет, и молилась — только про себя, своими словами.

Я просила Бога сохранить Мишелю жизнь. Я не смела торговаться, толку никогда нет от торговли. Не могла обещать, что откажусь от намеченной цели, даже не могла пожалеть о том грехе, что теперь приковывал меня к отцу Реми. Я не знала, карает ли нас с ним Бог или же болезнь Мишеля — всего лишь запланированное испытание для всех, ниспосланное свыше; Господь в очередной раз доказал нам, что пути Его неисповедимы, а замыслы — непостижимы. Но можно ли так забирать жизнь ребенка, никому не сделавшего зла, не ведавшего самой сути того, что есть зло? Мишель вроде птиц небесных или зверьков полевых, он растет под солнцем, ветер поет ему песенки. Бог дал его нам как искупление, как свидетельство того, что существует счастье простое, не требующее ни доказательств, ни усилий. Неужели Бог решил, что мы уже научились всему?