Книга Не говори маме - Саша Степанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Бежим!
* * *
Да, Вика не сможет мне помочь – но не потому, что я уеду, а она останется в Красном Коммунаре.
Маша подбегает к краю платформы, смотрит вниз и возвращается с перекошенным лицом, зажимая ладонью рот. От попыток сдержать рвоту по ее щекам текут слезы. Людей много, но туда никто не смотрит.
– Не ходи, – сипит она. – Там Вика.
К нам приближается девушка – видимо, та самая, что звонила. Молча по очереди нас обнимает. На экране ее смартфона – открытое приложение ВК, она показывает что-то Маше, держа палец на нужных строчках. Я не лезу – может, личное, – но Маша, прочитав, передает смартфон мне: «Прощайте. Я ухожу. Мне не нужна магия, чтобы изменить будущее и даже настоящее».
Это я. Это мои слова. Но я не… Я не об этом говорила, Вик!
Затылок упирается в стену. Того самого вокзала, к которому я приехала два месяца назад и из дверей которого мне навстречу выбежала тетя Поля, но не потому, что заждалась и рада видеть, а потому, что на работу опаздывала.
Сейчас они тоже распахиваются и выпускают женщину в расстегнутом пуховике: она тоже бежит – с раскинутыми в стороны руками, я вижу ее со спины – бежит так, словно в эту самую спину ее ружьем толкают, испорченные химической завивкой редкие волосы торчат дыбом. Она кричит: «А-А-А!» Возле самого края ее хватают и держат, пытаются не пустить, а она все кричит: «А-А-А!», и «Что ты наделала?!», и снова «А-А-А!» Маша и ее одногруппница плачут в сторонке. Я сползаю по стене и вдруг упираюсь взглядом в новенькую ярко-красную куртку – сперва она кровавым пятном маячит на периферии зрения, но на нее невозможно не обернуться. Куртка мне незнакома. Зато тот, кто в ней…
– Что ты делаешь?
Я не понимаю, как оказываюсь на ногах, и не помню, что было между стеной и этой курткой, просто в следующее мгновение куртка уже скрипит в моих стиснутых пальцах и я трясу его, трясу изо всех сил и ору громче Викиной мамы:
– Что ты делаешь? Что? Это же люди! Живые люди!!!
Все, кто до этого молча курил, или плакал, или шептался, смотрят теперь на нас – на меня и Джона. Я узнаю их лица: здесь много наших, из группы, и тех, кого я видела в колледже. Есть пассажиры поезда Москва – Волгоград. Есть мы. И еще долговязый мужик в черной одежде и с поднятым капюшоном стоит на краю и пристально смотрит на рельсы.
– Отойди от меня, психичка! – во весь голос возмущается Джон. – Иди отсюда. Кто-нибудь, уберите ее!
Но я вижу, что ему плевать. Он смеется надо мной одними глазами и уголками губ. И отбивается, как от мелкой шавки, тоже забавы ради.
– Крутой у тебя подкаст, Жданова, – шипит он мне на ухо, больно схватив за локоть. – Поздравляю.
Наверняка читает тот самый канал с двумя лямами подписоты. Вот она, моя новая аудитория. Но это уже неважно.
– Ты убийца.
– Ой! – делано восклицает он для всех. – Вот кто бы говорил! – И только я слышу: «А ты докажи».
– Пойдем отсюда. – Это Маша. Она стискивает мою ладонь. – Всем и так все ясно.
– Ну и что тебе там ясно, Страхова? – не перестает кривляться Джон.
Мы с Машей силой заставляем друг друга уйти. Ехать к Савве уже поздно. Впереди много работы. Теперь я точно знаю, что такого «стремного» вызнал обо мне Джон, но самым страшным были не эти его слова, а то, что произносил их именно он – тот же человек, который недавно пытался поцеловать меня в гараже. Прошло совсем немного времени, и вот он уже пытается меня растоптать. Как быстро все ломается. И как легко. Те самые мы, которые курили за колледжем и болтали о ерунде, – совсем не те.
Пока я режу апельсины, предназначенные для Саввы, Маша пластом ложится на мою кровать и говорит: «У нее головы не было и рука вот так, как будто локоть в другую сторону, так ее маму жалко, она все видела». Я знаю, что, даже если он расскажет обо мне сотне учеников нашего колледжа – я расскажу о нем тысячам.
Именно поэтому я протягиваю плачущей Маше свои наушники. Не знаю, слушал ли Савва, успел ли. Это именно то, о чем Джон скоро разболтает всем. Да, Маш, голос мой. Но не совсем моя история. Моя история, понимаешь, закончилась, когда я приехала в Красный Коммунар. По крайней мере, мне так казалось. Но на самом деле я привезла ее с собой.
* * *
Вчера двоих участников этой истории приговорили к тринадцати – тренера Руса – и шести – Родиона Ремизова – годам лишения свободы. Если бы Март был жив, он получил бы больше, чем Ремизов. Первые три убийства он совершил в одиночку. Возможно, Ремизов вообще не решился бы убивать бездомных, если бы не Март. Послушай про них. Про «училку», поэта и Рушку. Они были виноваты только в том, что существовали. В переходе на моей станции метро, возле парка, где я часто гуляла и кормила уток, в рюмочной, мимо которой проходила. А были еще другие, когда Март и Ремизов стали называть себя «санитарами» и убивали вместе. Нет, меня не вызывали в суд и ни о чем не спрашивали. Следователь – да, написал «ай-ай-ай». Не нужно им это. Хочешь знать, зачем я вот так подставилась, меня же легко узнать по голосу? С самого начала я ошибалась. Потому что действительно ничего не знала, и не хотела знать, и думала, что, если скажу об этом, мне сразу поверят и оставят меня в покое. Ничего подобного. «Как можно было не замечать такое?» Правда в том, что им самим наплевать. Им плевать на эту Анну, и этого Льва, и Елену тоже, у них глаза солью засыпаны. Мало кто думает об именах этих бездомных и о том, как они оказались на улице. Думают просто: они бомжи. Их ведь не так много на улицах – как думаешь, где они? Да в работных домах. Это выгодно. Пока есть такие дома, проблема не маячит перед глазами, она совсем маленькая, ма-алюсенькая, есть и поважнее. Работники за еду. Почти рабы. И иногда появляются такие вот «чистильщики» или «санитары». Знаешь такое слово – «инфоповод»? Когда сначала шумят, шумят, возмущаются, расчехляют свои белые пальто, а потом – всё.
В Москве я позволила себя затравить. Сейчас не позволю. Я не боюсь Джона. Просто уеду, если станет совсем тяжело. Куда? Может, в Питер. Сниму самую маленькую комнату в коммуналке, стану ходить по музеям и выставкам, заведу кота. И Митю с собой заберу. Все равно он здесь никому не нужен. Так странно: я совсем не знаю брата, да и детей не особо люблю, а этот мелкий какой-то свой и привычный, и жалко его очень. Получается, у него есть мы, а он живет в грязи и все время лежит один, в потолок смотрит. Заберу его, и будем жить-поживать. Ты слушай, а я пока поработаю немного, ладно? Нужно накидать план. Про то, как некий Джон… К черту – Иван Винник. Ладно, хорошо. Иван Винник, которого называли Джоном, возомнил себя королем. Вся его свита состояла из двух придворных дам и шута, а королевством был товарный вагон, переделанный в гараж. А дальше? Дальше начали умирать люди. Или, если вам угодно, в нашей истории появилась магия…
Не переживай, записываю я, записываю.
Мой телефон звонит. Маше приходится прерваться на середине первого выпуска. Пока она подтыкает под голову подушку, я беру телефон в руки: это Вера. Раньше она никогда не звонила, общалась эсэмэсками. Должно было произойти нечто исключительное, чтобы Вера набрала мой номер. Чудо или наоборот?
– Майя! Мы в Москве. В очень хорошей клинике. У Яны отдельная палата, я рядом, все такие внимательные. Нам перевели столько денег! Здесь красиво…
Я знаю. И реву, уткнувшись в Машину подушку. Я знаю, Вера. Пожалуйста, пишите. И фотографии тоже присылайте – свои, Яны, всего, что видите. Пожалуйста.
– Дослушай.
Маша хмуро кивает, а я должна дописать этот план, чтобы ничего не забыть, когда включу запись. Про секту, Катю и ее парик. Смерть на рельсах, фотографию с траурной
