Книга В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин

не рѣшилъ, — промолвилъ онъ — а такъ сдѣлается.

— Хорошо, кабы такъ, — сказала со вздохомъ Маша и задумалась.

— Что-то внизу? — проговорилъ Борисъ.

— Вѣдь папа спитъ, я схожу узнаю.

— Зачѣмъ, и я могу.

— Нѣтъ, нѣтъ, ты и такъ все, Боря, цѣлый день ходишь, я мигомъ сбѣгаю.

Маша встала, встряхнула своими кудрями, и черезъ секунду слышно было, какъ она тихими, но быстрыми шагами спускалась съ лѣстницы. Лицо Бориса не прояснялось. Онъ самъ себѣ замѣтилъ, разъ какъ-то утромъ, одѣваясь, что на лбу его точно кто нарочно сдѣлалъ складку и никакъ не хочетъ расправить ее.

Вошла Мироновна.

— Что, долговязый? — промолвила старушка, подходя къ нему и заглядывая искоса: — аль невесело?

— Да, Мироновна, не очень радостно.

— Много еще тебѣ на вѣку всего будетъ; ужъ такое горе, всего одно, больше не повторится. Что папенька-то? Оставила ли его старая-то барыня въ покоѣ?

— Она притихла, — отвѣтилъ Борисъ.

— Bo-время догадалась, прости Господи. А письма-то нѣтъ все отъ той-то?

Мироновнѣ были извѣстны всѣ тайны Бориса.

— Нѣтъ, няня.

— Что же за притча, ужъ не больна ли? А ты бы еще написалъ.

— Хочу писать.

— То-то, и какъ только это онѣ встрѣтятся, я знаю, что старая барыня не стерпитъ.

— Какъ-нибудь обойдется, — промолвилъ Борисъ и опять задумался.

Мироновна долго стояла молча и смотрѣла на него.

— Да что ты ужъ больно раскисъ? Ты бы куда-нибудь поѣхалъ, посидѣлъ бы съ часокъ.

— Куда же я поѣду, няня?

— Ну, къ товарищамъ, вонъ къ тому, къ бѣлокурому-то, что на музыкѣ-то играетъ. Папенькѣ нынче лучше, ну, посидѣлъ бы часокъ-другой, мысли-то бы посвѣжѣли, а то, вѣдь, этакъ ты совсѣмъ уходишь себя.

Старушка проговорила все это въ полушутливомъ, полусерьезномъ тонѣ.

Борисъ взглянулъ на нее и улыбнулся.

— Къ Горшкову развѣ на минутку съѣздить, — вымолвилъ онъ.

Въ это время вошла Маша.

— Папа все спитъ еще, — сказала она: — Яковъ говорилъ мнѣ, что онъ не просыпался.

— Ну, вотъ видишь, — вставила Мироновна: — вотъ ты пока и съѣзди.

— Куда это? — спросила Маша — куда ты это его шлешь, Мироновна?

— Проходиться ему надо, очень засидѣлся, барышня.

— А вѣдь и то правда, Боря, — произнесла Маша серьёзнѣйшимъ тономъ: — ты вонъ какой!

— Такъ я велю, чтобъ лошадь заложили? — спросила Мироновна.

— Вели, — отвѣтилъ Борисъ и, взявъ Машу за обѣ руки, поцѣловалъ ее въ лобъ.

ХХХVII.

Горшковъ жилъ на той же улицѣ, гдѣ и Абласовъ.

Борисъ подъѣхалъ къ маленькому домику, въ четыре окна. Ставни были уже заперты, и только въ трехъ окнахъ свѣтъ выходилъ изъ отверстій, вырѣзанныхъ въ видѣ сердецъ. Изъ калитки крытая голдареечка вела на крыльцо, гдѣ было очень темно. Борисъ ощупью отыскалъ дверь и вошелъ въ маленькую прихожую, куда свѣтъ падалъ изъ первой комнаты.

— Кто тамъ? — крикнулъ мягкій женскій голосъ.

— Это я, Анна Ивановна, я, Телепневъ, — отозвался Борисъ, снимая шинель.

— Ахъ, это вы, очень рада. Валеринька! Борисъ Николаичъ.

Въ дверяхъ показалась еще не очень старая женщина, довольно полная, съ бѣлокурыми волосами и родинкой на правой щекѣ, въ большомъ клѣтчатомъ платкѣ и безъ чепца.

Она держала свѣчку.

— Здравствуйте, Борисъ Николаичъ. Давненько вы къ намъ не заглядывали, — проговорила она, помогая Борису повѣсить шинель на вѣшалку. Она подала ему руку, онъ пожалъ.

— Да, я ужъ у васъ больше мѣсяца не былъ, — отвѣтилъ Борисъ, проходя съ ней въ слѣдующую комнату, оклеенную желтенькими обоями, съ фортепіано у лѣвой стѣны.

— Видно, батюшка вашъ плохъ? Слышала я отъ Валерьяна.

Выскочилъ Горшковъ и, не здороваясь съ Борисомъ, схватилъ его за плечи.

— Ну, что ты? Вотъ это, братъ, неглупо придумалъ! — вскричалъ онъ.

— Меня Мироновна моя прогнала.

— И прекрасно, братъ, сдѣлала! ты хоть минутку побудь съ людьми, а то ты совсѣмъ одурѣешь. Мамочка, велите-ка намъ дать чайку. Пойдемъ пока ко мнѣ въ комнату, Боря.

Горшковъ увелъ Бориса къ себѣ. Его каморка была въ одно окно и почти вся была занята кроватью, подлѣ которой помѣщался столъ и этажерка. На столѣ разбросаны тетрадки и нотные листы. Во всемъ большой безпорядокъ.

— Ну, вотъ садись на кровать, Боря, гость будешь. Я, братъ, тутъ кое-что писалъ, квартетъ пробую, для упражненія… Да знаешь что, у тебя лошадь дожидается?

— Да, здѣсь.

— Ты ее не отпускай. Я собирался къ Телянинымъ, мы тамъ тріо произведемъ. Ты у нихъ уже мѣсяца два не былъ — махнемъ туда.

Борисъ поморщился.

— Да я вѣдь, Валерьянъ, не надолго: отца нельзя оставить, — проговорилъ онъ.

— Полно, Боря, что это такое? Вѣдь я тебя знаю: ужь коли ты уѣхалъ, значитъ сегодня отцу лучше.

— Да, нынче онъ посвѣжѣе.

— Ну, вотъ видишь!.Мы, вѣдь, недолго, какихъ-нибудь два часа пробудемъ. Ѣдемъ, чаю напьемся — и маршъ. А чаю нужно непремѣнно напиться, а то тамъ дадутъ по чашечкѣ, да и то брандахлысту.

— Съ кѣмъ будешь играть тріо? — спросилъ Борисъ.

— На віолончели этотъ нѣмчура, Келлеръ, на скрипицѣ Петинька.

— А Надя-то не будетъ?

— Какъ же, я ее за себя посажу, она у меня посмотри какъ работаетъ.

— Славная дѣвочка!

— Толстая, братъ, какая стала, матушка-то ее все еще въ пентильмоніяхъ водитъ, а она меня головой выше. Пріятная дѣвчонка, я тебѣ скажу, какія, братъ, у ней ужь формы!

Борисъ усмѣхнулся.

— Что ты все вздоръ говоришь, Валерьянъ, — проговорилъ онъ.

— Ахъ ты, Иванъ-постный — красная дѣвица! Полни глазки-то опускать, поѣдемъ, такъ самъ, братъ, разглядишь. А я, какъ уроки ей даю по вечерамъ, такъ все грѣшныя мысли приходятъ. Ха, ха, ха!… Да, самое, братъ, это подлое званіе, уроки давать, особенно женскому полу. Равнодушіе на нихъ нападаетъ, точно подлѣ нихъ бревно какое сидитъ; а не молодой человѣкъ пріятной наружности, въ партикулярномъ платѣ!

При этомъ Горшковъ выпрямился и подперъ руки фертомъ.

— А что матушка? — спросилъ Борисъ.

— А ты лучше спроси еще про дочку. Она, братъ, о тебѣ все навѣдывается: «а что жъ Телепневъ, отчего окъ у насъ не бываетъ, онъ насъ совсѣмъ забылъ, я хочу съ нимъ дуэтъ играть», и все это, братъ, нараспѣвъ какъ-то, совсѣмъ особый тонъ принимаетъ. Такая дѣвчушка забористая. Вотъ на нашего брата вниманія не обращаетъ, а съ тобой желаетъ дуэтъ играть. Я ужь, такъ и быть, для васъ дуэтъ наваляю, и сладко будетъ, и безвкусно, и раздирательно, все за одинъ разъ! А то, коли хочешь, тряхни стариной, помнишь, какъ Надя еще кудерьки носила, ты съ ней пилилъ изъ Страньеры дуэтъ, или еще тюря какая-то есть, La plainte d'une jeune tille, что ли?

— Я съ полгода и скрипки-то въ руки не бралъ.

— Ничего, братъ; главное, Надя-то будетъ очень довольна. Вѣдь этакой ты деревянный. Для меня, братъ Боря, самое