Книга Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

единственным, с кем он говорил охотно и откровенно. Это, вероятно, и составляет трудность в учении у людей, официально этими функциями не облеченных. Как к ним подойти? Не поручусь, что и я со своей нелюдимостью не отпугиваю кого-нибудь, кто хотел бы посоветоваться со мной, да не решается, и с кем я с удовольствием поделился бы накопленным за десятилетия научной работы.

Возможность чтения лекций пока для меня не закрыта, но я нахожу куда более заманчивым, чтобы ученики пришли ко мне сами, по внутреннему побуждению, а не записываясь в обязательный семинар, чтобы их привлекли идеи моих книг, а не соображения, что этот старик повлиятельней прочих и потому вернее устроит на службу.

Итог: создателем школы надо считать не того, кто по должности руководит дипломниками и аспирантами, а того, кто дал идеи следующему поколению специалистов. Зоолог из Саратова С. Н. Варшавский причислял себя к школе А. Н. Формозова. Лекций его он не слышал, но сохранил переписку с отцом. Молодой ученый советовался со старым по множеству вопросов, а тот отвечал ему достаточно подробно. Да, это школа. Но когда нынешний заведующий отделом, созданным отцом в Институте географии, заявляет, что продолжает развивать школу Формозова, у меня возникают большие сомнения. По молодости лично с ним он почти не общался. Жизненные установки расчетливого карьериста отцу были бы безмерно чужды. Верю, что он прочел основные работы А. Н. Формозова и что-то оттуда взял, но для принадлежности к школе этого мало.

В 1920-х—1940-х годах понятие «научной школы» в СССР вызывало подозрения: «так называемая школа Покровского», «школка Рубинштейна». Потом, когда старых ученых потеснили молодые, воспитанные в коммунистическом духе, дело стало восприниматься иначе, и кое-кому захотелось примазаться к создателям настоящих школ. Иркутянин Г. И. Медведев уверяет, что он прямой преемник профессора Б. Э. Петри, хотя того расстреляли всего годом позже рождения Медведева. А. Н. Сахаров утверждает, что вышел из школы Ключевского, поскольку его мама в десятилетке училась у ученика Ключевского В. Н. Бочкарева. Но Бочкарев по возрасту своему в лучшем случае мог прослушать общий курс Ключевского. Собственные же его сочинения ни в чем не соприкасаются с концепцией Василия Осиповича.

Как видим, понятие научной школы весьма расплывчато, и все же это реальность, заставляющая с собой считаться.

КАК МЫ СПОРИМ

Археологические памятники почти никогда не дают нам прямой и исчерпывающей информации о прошлом. В нашем распоряжении — лишь намеки, обрывки, обломки, следы. Интерпретация таких материалов трудна. Пробелы приходится восполнять догадками. Это неизбежно, но беда в том, что догадки вскоре начинают воспринимать как аксиомы, из-за чего разобраться в сложных вопросах становится еще тяжелее. В этих условиях особо важную роль приобретает критика. Каждый раз необходимо трезво оценить, что из введенных в научный оборот данных надежно, а что представляет собой только предположения, требующие проверки и замены чем-то твердо доказанным.

Увы, в нашей обстановке критика не в чести. Всяк старается забиться в свой уголок и там копошиться по собственному разумению. Из сделанного другими благоразумные коллеги используют исключительно удобные для себя факты и выводы, а все, что мешает, без зазрения совести просто замалчивают. Когда человек всю жизнь занимается маленькими узкими темами, подобные хитрости вполне возможны. Если же некий исследователь пытается дать сводку, обзор, обобщение, его положение оказывается нелегким.

На протяжении всей своей научной деятельности я стремился обсудить с товарищами по работе вставшие передо мной и ими вопросы. Как правило, ничего из этого не получалось. Вероятно, и я не без греха: был задирист, не соблюдал должный политес, обижал людей, но, думается все же, что корень зла — в общей ситуации, в отсутствии привычки к спору и диалогу, в характерной для нашей среды нелюбви к дискуссиям.

Расскажу об одном эпизоде.

На территории Сибири открыты во многих местах росписи и гравировки на скалах. Их заметили еще путешественники XVII—XVIII веков. В XIX—начале XX столетия появились первые публикации, посвященные писаницам. Возраст большинства из них был неясен. Известно, что сибирские аборигены наносили рисунки на береговые утесы совсем недавно. Крайне редки композиции, где есть изображения предметов, знакомых нам по раскопкам (вроде бронзовых скифских котлов). Обычно показаны только звери, иногда — звери и люди. С культурными слоями поселений и с могильниками петроглифы почти никогда не связаны, значит, не удается определить их дату и этим путем. А поскольку непонятно, в каком контексте надо рассматривать эти памятники, их долгое время мало использовали в сводных работах (см., напр., «Древнюю историю Южной Сибири» С. В. Киселева).

Положение изменилось в послевоенные годы. Писаницами Сибири увлекся видный археолог А. П. Окладников. Сотрудники его экспедиций сняли копии с сотен наскальных рисунков бассейна Лены и Ангары, Забайкалья и Монголии, а сам он опубликовал более двадцати книг по данной тематике[131].

По мнению Окладникова, подавляющая масса петроглифов возникла вовсе не в близкое к нам время, а, напротив, в глубочайшей древности. В Сибири встречаются и палеолитические росписи, и в еще большем числе — неолитические гравировки. Доказывалось это в основном при помощи сопоставлений с произведениями искусства из других, сплошь и рядом весьма отдаленных районов.

Аргументация имела такой характер: на трипольском поселении Лука Врублевецкая на Днестре найдены глиняные сидячие статуэтки женщин. В Пярну в Эстонии и в Агубекове в Кабарде обнаружены миниатюрные каменные скульптуры людей с полусогнутыми в коленях ногами. У села Шишкина на Верхней Лене выбито на утесе большое (высотой 1,5 м) изображение человека, стоящего, подогнув колени. Вывод: эта фигура относится к тому же периоду, что и Лука Врублевецкая и Агубеково, т.е. к IV—III тысячелетиям до н.э. Убедительно ли это? Конечно, нет! Во-первых, речь идет об одной детали, передающей позу, свойственную людям во все времена. Во-вторых, сидячие статуэтки известны и в палеолите, и в современном этнографическом материале, так что гораздо более близкие аналогии шишкинскому рисунку можно найти в любую эпоху.

Выводов подобного рода у Окладникова много. Во Франции и Испании выявлены палеолитические росписи. Ссылаясь на это, он утверждал, что точно такие же памятники должны быть в Сибири, и пример тому — фигуры быка и двух лошадей в том же Шишкине. Но ведь в очень хорошо изученных пещерах Германии, Польши, Чехословакии, Крыма, Кавказа столь древних изображений нет. Очевидно, монументальные формы искусства были характерны не для всех палеолитических общин, и внешнего сходства схематических фигур лошадей из Испании и Восточной Сибири недостаточно для датировки Шишкинских изображений. Развитие искусства в Средиземноморье и в Сибири скорее