Книга Божьи куклы - Ирина Горюнова

– Не знаю…

– Я у нее спрошу. Ладно.

– Да.

– …

Короткие гудки в трубке оставили чувство недоумения и легкого дискомфорта. Слова не жалили – долетали из какого-то набитого серой ватой пространства, оставляя душное ощущение невозможности вздохнуть полной грудью, сделать хотя бы один большой глоток свежего воздуха; они путались и пересекались, входили в голову и опять исчезали, чтобы вернуться зеркальным отражением, как в детстве, когда, высунув язык, ты выводишь непонятные закорючки и, поднося к бумаге маленький круг зеркала из использованной мамой пудреницы с отломанным витком сочленения, вдруг видишь искомую фразу.

Боль стала доходить гораздо позже.

Через несколько дней.

А потом, превозмогая себя, найдя в себе металлический стержень воли, Маришка металась, обменивая просроченный загранпаспорт на новый, делала документы, визу и убеждала чиновников в необходимости срочно вылететь в Софию из-за смерти отца. Как ни странно, ей шли навстречу и тогда, когда, казалось бы, этого просто не могло произойти. Зачерствевшие на своей неблагодарной работе сотрудники бюрократических волокит и проволочек внезапно поступались «принципами» и совершали невозможное – просто так, без взяток, из вдруг проснувшейся человечности. Зато, прилетев в Софию, Маришка узнала, что леля Эмма пыталась получить наследство, благоразумно умолчав о наличии такового в разговоре с Маришкой и соответственно умолчав же о существовании иного наследника, кроме себя самой, в Судебной палате. Поразившись соотношению отношений «бюрократы – тетя», Маришка встала в позу и отвоевала половину отцовского наследия – полдома в некоем поселке в горах, в часе езды от Софии. Леля была в шоке. Изменившееся и постаревшее, но все еще красивое лицо ее не выражало добрых чувств к давно забытой племяннице, а когда-то… Когда-то в детстве леля Эмма, нежно любимая леля, была такой родной и близкой, щекотала и зацеловывала Маришку до безудержного смеха и колик в животе…

– Ты понимаешь, мам, я бы отдала, я бы все отдала, но зачем она так со мной? За моей спиной? Если бы она сказала правду!

– Мариш, нельзя быть такой наивной. Люди и за копейку удавиться могут. Или удавить.

– Ой, мам, ну это уже глупость.

– А кто тебе сказал, что люди умны и добры?

– Люди разные бывают.

– Бывают. Ну и принимай их такими, какие они есть.

– Может, отдать ей все?

– Ты думаешь, она тебя поблагодарит за это? Нет. И любви ты от нее все равно не дождешься. У Эммы двое взрослых сыновей, а у тебя – дочь. Каждый думает о своих детях, своей выгоде.

– А по-человечески нельзя?

– Не со всеми. Тебе же эти деньги тоже нужны.

– Нужны. Но мне как-то все равно. Главное, папы больше нет, и ничего не изменить.

– Если бы он хотел оставить все Эмме, написал бы на нее завещание. Не забывай, Боян был юристом и всё прекрасно понимал. Он хотел, чтобы что-то осталось и у тебя. Это за период его молчания, за отдаленность от нас, за неумение быть рядом.

– Тот мужик, Константин, ну, у которого папа работал шофером, сказал, что Боян ни разу не заикнулся о своей семье, дочери.

– Боян не из тех, кто каждому встречному рассказывает о том, что у него на душе. Он закрытый человек. Был.

– Наверное, ему трудно жилось.

– Он сам выбрал. Это его право. Перестань сокрушаться.

– Я… понимаю… но… я же… приемная дочь…

– Ну и что?

– По-человечески, я не имею права на этот дом.

– Справедливость восторжествовала. Я не злорадствую. Когда Боян тебя усыновил, его мать, Стания, твоя бабушка, сказала, что не позволит привезти к ним неродного ребенка и что твоей ноги не будет в этом доме, а дядо[21]Авиодор, человек тихий и нерешительный, не осмелился ей перечить, хотя по-своему нас любил. Теперь ты тут хозяйка.

– Ирония судьбы, или Никогда не говори «никогда»…

Из окна гостиницы виднелись фасады зданий сталинских построек, за которыми неохотно прорисовались контуры горы Витоша. Маришку звало и манило туда, несмотря на то что снег еще не сошел и все знакомые в один голос утверждали, будто там холодно и совершенно нечего делать. Разумеется, она не собиралась лезть туда, куда ее влекло больше всего, – на восточный склон самой высокой вершины Витошского массива Черни Врых, или Черный Верх, потому как заледенеть там на пронзительном весеннем ветру было элементарно, но побродить в лесу, полюбоваться на открывающийся сверху вид города – насущная необходимость после таких тяжких событий.

Витоша встретила единственным за неделю солнечным днем и мрачными нагромождениями камней, которые в Болгарии зовутся морени, а по-русски морены. Отложения, накопленные ледниками при их движении, содержат валуны различных размеров, исполосованные ледниковыми шрамами или прихотливо отполированные природой и заросшие серебристо-зеленым мхом. Огромные уродливые камни, под которыми с тихим журчанием льется вода, постепенно вырываясь на свободу и разбрызгиваясь буйным каскадом над повисающими над ней ветвями вековых елей, – как тут не вспомнить различные старинные сказки, легенды, мифологию и фольклор? Тут тебе и защитники дома, призыватели весны кукеры, и странные самодивы – волшебные феи, которых почти невозможно «приручить», впрочем, говорят, есть способы жениться на подобных девах, обладающих невероятной красотой и стремлением к полной свободе… и… много тут всякой нечисти интересной водится, ну да пусть себе гуляет где хочет. Маришка решила потом купить себе словарь, чтобы ознакомиться с необычными обитателями волшебного места, после посещения которого ей и впрямь несколько полегчало.

«Сердика… Сердика…» – отдавалось где-то внутри. «Здесь мой дом, – поняла Маришка. – Пусть я не родная по крови, но какие-то глубинные узы связывают меня с этим местом. Я тут была, жила раньше. Обычной ли фракийской крестьянкой, шаманкой, самодивой – какая разница? Я дома».

И чувство невероятной свободы нахлынуло, завертело, освободило и от нелепого чувства вины, и от социальных соглашений, принятых в обществе, – от всего наносного хлама, который, как соринки в круговороте воды, неизбежен и поверхностен. Кое-где из-под пряной чернеющей земли пробивались первые подснежники, тянущиеся к теплу и солнцу и не желающие томиться под мрачной разлапчатой тенью могучих елей. Многоголосый щебет скворцов, взахлеб славящих жизнь, внезапно притих, и в дрожащей тишине раскатисто зазвучали переливы колоколов церкви Бояна.

Утром перед отъездом, спустившись в гостиничный ресторан, Маришка не обнаружила привычного «шведского стола» и вздрогнула, когда внезапно появившийся официант вежливо поставил перед ней красиво сервированную тарелку с крашеными яйцами и пасхальным куличом.

– Христос воскресе! – поздоровался он.

– Воистину воскресе! – улыбнулась Маришка.