Книга Туристический сбор в рай - Дмитрий Михайлович Липскеров

не имеет!

– Тогда к чему же? – Слепак продолжил попытки встать.

– Там в кресле сбоку есть рычажок, нажмете – спинка встанет в нормальное положение, и вы сумеете подняться. Я смеялся не над вами – просто я увидел в окно, как большая ворона уносит со двора моего кота…

– Что же здесь смешного? – художник переключил тумблер кресла.

– Просто мой кот всегда возвращается, а вороны – нет! Чтобы победить, надо показать, что тебя побеждают! Двадцать первая ворона, кстати.

– А почему только Лев Толстой? Почему нет Конфуция?

– Ваши папа с мамой крестились? Ходили в церковь?

– Нет.

– Толстой как-то получил письмо от одной женщины, в котором та спрашивала, что ей делать, если она православная, а муж мусульманин. Что делать с мальчиками – ведь приближается их тринадцатилетие. Какую веру принять? – задала женщина основной вопрос. На что Толстой в ответном письме категорически посоветовал выбрать мусульманство. Выбирать надо единобожие. Монотеизм по-научному.

– Теперь я понимаю, почему его отлучили от церкви.

– Никто его не отлучал!

– Как же, всем известный факт!

– Это ерунда. Толстой последние десять лет своей жизни занимался иудаизмом и выучил иврит – это в восемьдесят-то пять лет!

– Значит, вы подталкиваете меня к иудаизму. Блатуете?

– Упаси Господь! – сморщился Мойша. – Я вас от этого шага, наоборот, буду отговаривать со всеми усилиями… И вы же агностик, я помню… Вот и оставайтесь им… И не блатую я вовсе…

– Так что же? В чем причина моих… моего дискомфорта?

– Не знаю, – признался старый еврей.

– Зачем я у вас сижу тогда?

– Вы ищете способ, чтобы вам стало лучше. Я – один из способов, который вы пробуете.

– И мне лучше, по-вашему?!! – уже не скрывал раздражения Слепак.

– По мне, таки да!

– И в чем же?! – почти выкрикнул художник.

– У вас живые эмоции. Хорошая злость, раздражение! Уже неплохо!

– Пошлите меня на хуй – у меня тоже возникнут эмоции!!! Какая разница?!

– Я тоже, еще с СССР, люблю выражение «на хуй». Кстати, если вы возьмете собаку на воспитание, ее надо иногда ругать матом! Очень доходчиво для животных! Кинологи советуют.

– Всего доброго! – нашел в себе силы попрощаться Семен Яковлевич, наконец выбравшись из кресла.

– И вам… – Уже в дверях Слепак услышал вопрос, который еврей задал то ли ему, то ли себе: – А может, гаишником, простым постовым?

Разъяренный Семен Яковлевич хлопнул дверью и сбежал по лестнице. Люди, которые обсуждали что-то до его прихода, обступили Слепака и спрашивали наперебой по-русски:

– Помогло? Как вы?.. Вам посчастливилось!.. – Кто-то вдруг сказал, что Мойша Коэн мог бы стать лидером поколения… Богатейший в Израиле человек – донеслось.

«Нафиг из этой страны, – думал Слепак, сидя в такси. – Ну и мудак этот Коэн, конченый! Лидер поколения! И как я мог купиться?!! У него даже кофеварки нет! Жид!!!»

Он вернулся в гостиницу, где нашел Птахина загорающим возле бассейна после расслабляющего массажа.

– Как его зовут, говоришь? – переспросил галерист.

– Коэн. Мойша Коэн.

– Вот! Вот откуда я знаю это имя!

– И откуда?

– Из «Новостей Израиля». Программа на русском по телику. Смотрел, когда обертывание делали.

– И?

– Он действительно сказочно богат, если смог позволить себе дать десять миллионов долларов для только что прибывших репатриантов.

– В голове не укладывается! Дом разваливается, обстановки почти нет. На хрен ему бабло? И такую чушь несет – даже стыдно за него. Семьдесят два года человеку, а ума не нажил!

– У евреев считается, – пояснил Пряхин, – что жизнь – это отрезок для души, в котором душа должна исправиться. Для вечности. А Коэна все богатства ждут там, – Пряхин ткнул пальцем в небо.

– Пряхин, ты что – еврей? – с удивлением посмотрел на друга Слепак.

– Нет. Но интересно все же тут у них!

– А мне нет!

Друзья вернулись в Москву. Семен Яковлевич в понедельник навестил своего товарища, генерала ГИБДД со звучной фамилией Кутузов, семью которого нарисовал вплоть до троюродных колен. Он попросил, чтобы генерал посодействовал и устроил его работать простым постовым в городе. Кутузов сначала не поверил, смеялся громко, по-командирски, затем, поняв, что Слепак серьезно, долго его отговаривал, потом предлагал посидеть в «стакане» на Рублевке, но художник настаивал:

– Простым регулировщиком. Рядовым.

– Сеня, ты охуел? – поинтересовался генерал.

– Скорее да, чем нет.

Кутузов позволил Пряхину побыть постовым только один день. Семену Яковлевичу выдали форму, бляху с номером, портупею и сапоги. Сутки он простоял на холоде рядом с юным сержантом посреди Нового Арбата и к концу дня оштрафовал двоих водителей за неправильную парковку. Вернувшись домой, он всю следующую ночь блевал – надышался выхлопными газами, – кляня себя за идиотизм, затем проспал как убитый полтора дня. Во сне ему явился чудный женский образ, который он рисовал весь следующий месяц, а после того, как закончил, сам залюбовался своей работой.

– А в ведерочке еще налито! – с удовлетворением сказал Слепак своему отражению в зеркале.

Хворь прошла.

Его женщины

Он любил женщин и ненавидел, женщины любили и ненавидели его. Было… Сегодняшним днем, пасмурным и тоскливым, он понял, что любил и любит по-настоящему в своей жизни всего лишь трех женщин. Первая – его мать, рыжая роскошная бестия, фурия, которой нет уже двадцать лет, обделившая его своей любовью, зато позволившая любить себя истово, до нервного истощения. В саду на пятидневке, когда она раз в летний месяц навещала сына, одаривая литровой банкой молодой картошки с укропом и маслом, стекающим по стеклу, он был готов умереть за эту банку картошки – но поделиться с кем-нибудь и крошкой единой не мог. Его обзывали жадиной, жидом, но он не МОГ делиться матерью. Такая странная огромная любовь – за банку картошки… Из-за этого детского безответного чувства он не мог разговаривать с ней, когда вырос в молодого мужчину… А потом она умерла, в расцвете сил, и словно бездна под ногами разверзлась. Бездна недолюбленности, в которой – недообъятия, недопоцелуи, недожизнь… Лишь с возрастом он вдруг понял что-то главное и запоздало закричал всем нутром: «Только живи, мамочка, живи! Не надо мне объятий и поцелуев, будь на десять тысяч километров от меня – только живи!!!»

Потом была бабушка Юдифь. Договорившись с дедушкой, они забрали его из интерната к себе, и он провел с ними четыре волшебных года, полных любви. Пока не умер дедушка. Бабушку словно саму лишили жизни, но она собралась и жила ради него. Тряслась над внуком – своим единственным смыслом… А его эта «тряска» раздражала, он часто срывался на нее, злился, а о любви к той, которая отдала ему всю себя, даже думать не мог… Она была великой женой, осталась после смерти деда великой женщиной. Все ее подруги