Книга Катрин Блюм - Александр Дюма

— Хорошо! Он ушел… ну, он ушел потому, что… — и Матье засмеялся своим скрипучим смехом, в то время как Катрин вся обратилась в слух. — Он ушел, — начал бродяга, — Боже мой! Не ужели вам нужно об этом говорить?

— Да, потому что я тебя об этом прошу!

— Хорошо! Он ушел, потому что мсье Ватрен его выгнал!

— Выгнал? Отец выгнал сына? А почему?

— Почему? Потому что он хотел жениться на вас, несмотря ни на что, безумец!

— Его выгнали? Его выгнали из-за меня! Из отчего дома!

— Да, я так думаю. Здесь был крупный разговор. Видите ли, я был в пекарне, так что я все слышал, невольно, конечно. Я не слушал, но они так кричали, что я вынужден был слушать. В тот момент, когда мсье Бернар сказал дядюшке Гийому: «Вы будете виноваты во всех тех несчастьях, которые с вами произойдут!» — я подумал, что сейчас старик схватится за ружье, и тогда было бы не до смеха! Он вполне может попасть в ворота с расстояния двадцати пяти шагов!

— О, Боже мой, Боже мой! Бедный милый Бернар!

— Да, ведь он рисковал из-за вас, и это стоит того, чтобы увидеть его еще раз — хотя бы для того, чтобы помешать ему наделать глупости!

— Да, да, увидеть его, о большем я и не мечтаю! Но как? -

— Он будет ждать вас вечером… -

— Он будет меня ждать?

— Да, мне это поручено передать вам!

— Кем?

— Кем? Бернаром, конечно!

— Где он будет меня ждать?

— У источника Принца.

— Когда?

— В девять часов.

— Я пойду туда, Матье, пойду!

— Это точно?

— Ручаюсь тебе!

— Иначе мне опять попадет… он вовсе не ангел, этот господин Бернар, не такой уж у него мягкий характер! Сегодня утром он дал мне такую пощечину, что до сих пор щека горит… но не думайте, я не злопамятен!

— Будь спокоен, мой добрый Матье, Бог воздаст тебе! — сказала Катрин, поспешно поднимаясь в свою комнату.

— Я очень надеюсь на это, — сказал Матье, провожая ее глазами до тех пор, пока за ней не захлопнулась дверь.

Затем, улыбаясь демонической улыбкой, явно свидетельствующей о том, что несчастная наивная душа попалась в ловушку, он повернулся и быстрым шагом направился в сторону леса, делая какие-то знаки.

Увидев эти знаки, на некотором расстоянии показался всадник, поспешно направляющийся в его сторону.

— Ну что? — спросил он, останавливая коня прямо перед Матье.

— Прекрасно, все идет наилучшим образом, другой наделал столько глупостей, что им, как кажется, сыты по горло, кроме того, скучают по Парижу!

— Что я должен делать?

— Что вы должны делать?

— Да.

— А вы это сделаете?

— Разумеется!

— Ну, тогда поезжайте скорее в Вилльер-Котре и набейте ваши карманы деньгами. В восемь часов начинается праздник в Корси, а в девять часов…

— В девять часов?..

— В девять часов та, что не могла поговорить с вами сегодня утром и не вернулась через Гондревиль только из-за того, что боялась огласки, будет ждать вас у источника Принца.

— Но… она согласилась уехать со мной? — радостно вскричал Парижанин.

— Она согласна на все! — подтвердил бродяга.

— Матье, — сказал молодой человек, — ты получишь двадцать пять луи, если ты мне не солгал! До вечера, до девяти часов!

И, вонзив шпоры в бока своего коня, он галопом помчался по направлению к Вилльер-Котре.

— Двадцать пять луи! — прошептал Матье, глядя, как он мчится среди деревьев, — это неплохая сумма, не считая мести! Я ведь сова! А сова — это птица, предвещающая несчастья! Мсье Бернар, сова желает вам доброго вечера! — И, сложив ладони вместе, он два раза издал крик, напоминающий крик совы:

— Добрый вечер, мсье Бернар! — и с этими словами углубился в самую чащу леса, ведущего в деревню Корси.

Глава IV. Деревенский праздник

Двадцать пять лет назад, то есть в то время, когда происходили события, о которых мы собрались вам рассказать, праздники в деревнях, расположенных вокруг Вилльер-Котре, были настоящими праздниками не только для этих деревень, но также и для самого городка.

Особенно часто они справлялись в начале года, когда наступали теплые весенние дни, и деревенька просыпалась, улыбаясь майским солнечным лучам, с веселым шумом появлявшимся среди листвы, подобно птичьему гнездышку, из которого только что вылупились малиновки или синицы. И все, кто по каким-либо причинам хотел принять участие в празднике из-за любопытства, удовольствия или торговых дел, начинали к нему готовиться, причем приготовления начинались за две недели до начала праздника в деревне и за неделю — в городке.

В кабачках протирали столы, мыли полы, чистили оловянные кубки и вешали при входе новые вывески.

Скрипачи выпалывали траву и подметали на площадке, где должны были состояться танцы; под кронами деревьев вырастал целый палаточный городок, но это был вовсе не вражеский лагерь, а самодельные кабачки.

Юноши и девушки готовили праздничные костюмы, словно солдаты, идущие в бой.

В то утро все просыпались еще на рассвете, и тотчас же начинались приготовления к празднику.

Устанавливали вертушку для игры в колечки и столики на колесиках, выстраивали глиняных кукол для стрельбы из арбалета; испуганные кролики, печально опустив уши, ждали того часа, когда бросок кольца решит их судьбу, и из корзинки торговца они попадут в кастрюлю выигравшего.

Итак, праздник в деревне начинался с утра. Но совсем не так рано начинался праздник в городе, который посылал своих представителей только к трем или четырём часам пополудни, если только узы родства с деревенскими фермерами или приглашения наиболее уважаемых жителей деревни не нарушали этих устоявшихся традиций.

Около трех или четырех часов — в зависимости от того, насколько далеко деревня находилась от города, — на дороге появлялась длинная процессия.

Впереди ехали верхом молодые денди, за ними — аристократы в каретах, а замыкали шествие пешие горожане.

Это были клерки из конторы, налоговые служащие и разряженные рабочие, ведущие под руку хорошеньких девушек, в чепчиках с голубыми или розовыми лентами, насмешливо разглядывающих ситцевые юбки проезжающих мимо них дам.

В пять часов все уже были в сборе, и праздник приобретал свое истинное значение, так как на нем присутствовали все три основные группы: аристократы, буржуа и крестьяне. Все танцевали на одной площади, но при этом не происходило смешения сословий, каждое из них составляло свою группу; единственной группой, которую хотели разрушить, была группа гризеток.