Книга Первоначальное христианство - Джон Маккиннон Робертсон

стали отвергать вмешательство «мирян». Здесь опять-таки следовали примеру язычников; некоторые языческие общества имели своего «теолога», а во всех этих обществах епископы пользовались известными преимуществами и авторитетом.

Когда общины расширились и церковная служба усложнилась, епископу понадобились помощники, и для этой цели к нему официально присоединили пресвитеров в качестве служителей. Однако, жреческий дух лишь постепенно завладел культом целиком. Литургия долгое время была делом местного вкуса. Весьма вероятно, что полное представление мистерий страстей, распятия и воскресения полностью никогда не давалось, за исключением разве нескольких крупных центров, где такие спектакли приходилось давать, конкурируя со специальными языческими приманками этого рода.

Первичной функцией всякой церкви была евхаристия, с ее изменчивым ритуалом и гимнами, исполнявшимися специальными должностными лицами. Когда численность церковных общин и их доходы возросли, люди честолюбивые и с административными способностями стремились вступить в ряды церкви, и уже к концу II века раздаются громкие жалобы на жадность и заносчивость главных епископов. Однако, их своекорыстие содействовало развитию секты. Такие люди фактически строили церковь, подобно тому, как позднее воинственные дворяне создали машину феодализма или жаждущие наживы «рыцари индустрии» создали особую структуру современных торговых компаний.

Справедливость, благородство и одухотворенность также мало могли в Римской империи создать популярную и доходную церковь, как они теперь могут создать и сохранить выгодную промышленную организацию. Правда, в ранний период епископу приходилось зарекомендовать себя в глазах общины, чтобы быть избранным; но в большом городе, обладая личным влиянием и опираясь на священническую клику, он мог быть уверен, что станет решающей силой в церковных делах. Честолюбивый священник ставил себе целью добиваться епископата для себя, а в невежественной общине домогательства должностного лица, при соблюдении некоторого такта, не могли встретить серьезного сопротивления. Таким образом, количество «книжников и фарисеев» быстро удвоилось.

В век неограниченного легковерия обман постоянно напрашивался сам собой; хотя легковерие само по себе означает возможность наивного и, следовательно, добросовестного лжесвидетельства, но во всякого рода рассказах о чудесах общим явлением был сознательный обман.

Думать, что в то время, когда умышленная фабрикация ложных документов и рассчитанные манипуляции с подлинниками составляли главную часть литературной жизни церкви, все рассказы о чудесах возникли путем добросовестного заблуждения, — значит совершенно быть лишенным понимания действительности.

Систематическое подделывание и интерполяции «Сивиллиных книг», путем создания христистами языческих свидетельств и пророчеств, надо рассматривать как систематическое занятие духовенства во II веке. На обязанности епископа было — возвеличивать славу и выгоды своей церкви; и вот прозрачный отчет Амвросия об открытии им в IV веке чудотворных мощей святых в Милане дает нам типичный образчик тех методов, какими поднимали престиж веры. А ведь Амвросий стоял выше, а не ниже среднего нравственного уровня предшествовавших ему епископов.

Открытие того, что может сойти за останки и мощи святых и мучеников, измышление относящихся к ним лживых историй, вербовка невежественных и бедных язычников путем подражания их празднествам и церемониям — вот в чем заключалась, как это с грустью признают многие историки церкви, обычная деятельность церкви, начиная с II или III века; а естественными исполнителями этих действий было духовенство.

Правда, самый факт существования людей, пользовавшихся особой репутацией чудотворца, как, например, Григорий Тавматург в III веке, показывает, что притворство не было всеобщим явлением; шарлатанство также имеет свои нюансы, и всегда среди обманщиков, наверно, было некоторое количество людей, обычно добросовестных, но лишь невежественных и не умеющих критически разобраться в фактах; эта-го неспособность отличать истину от вымысла питала сознательный обман. С другой стороны, однако, нашлись и правдивые люди, которые сохранили нам сведения о том, как иногда кости казненных грабителей были признаны за мощи мучеников.

В одном отношении духовенство ранней, как и более поздней «вселенской» церкви серьезно пострадало от того, что оно само установило примитивную теорию морали, которой оно не в состоянии было следовать на практике. В эпоху упадка науки и свободы и роста суеверий упрочился на ряду с другими иллюзиями варварский идеал аскетизма.

Представление о том, что посредством физического умерщвления плоти люди приобретают магическую силу или силу заступничества в делах духовных (это представление существовало во всех древних религиях и упрочилось в умах многочисленных жреческих корпораций), было в некоторой степени навязано христизму с самого начала, и аскетизм начал принимать все более принудительный характер, когда руководство культом ушло из рук евреев.

Таким образом, рядовой пресвитер II в. приобретал репутацию святости во многих случаях тем, что он давал обет безбрачия, который ему в громадном большинстве случаев было очень трудно соблюдать; и вот, между его собственным неудачным идеалом и требованием толпы, чтобы он этому идеалу следовал, его жизнь становилась сплошным обманом. В таких вопросах толпа бывает всегда до нелепости прямолинейной.

В дохристианский период ацтеки, как нам известно, обычно предавали смерти согрешивших профессиональных аскетов, а в Европе в средние века осуждению безнравственности духовенства редко противопоставлялось соображение, что ошибка священника заключалась только в том, что он взвалил на себя непосильное бремя. В том, что священники должны жить в безбрачии, мирянин, получивший духовное образование, не сомневался. Отсюда и возникло стимулирование ханжества в период созидания церкви.

Искусственная этика создала искусственное преступление, христианская мораль привела к деморализации. Во II в. открыто появляется практика конкубината священников, часто под наивным предлогом чисто духовного единения. Этот обычай, многократно осужденный в течение столетий епископами и соборами, очевидно, в период империи никогда не прекращался. Впоследствии дисциплина западной церкви загнала его под поверхность видимой жизни духовенства, создав этим еще худший разврат.

В римский период не было такого аппарата, при помощи которого можно было бы силой заставить соблюдать безбрачие. Соборы соперничали в строгости своих постановлений по этому вопросу, и многим епископам приходилось голосовать за правило, которому они в своей частной жизни не подчинялись. Что касается римской епархии, то она в то время только в обрядовом отношении имела первенство над другими провинциями. По преданию, епископ римский Виктор во II в. издал постановление об отлучении восточных общин, не подчинявшихся его решению о соблюдении пасхи; но его авторитета оказалось в данном случае недостаточно, и его преемники в течение столетий, по-видимому, также не сумели утвердить авторитет епископа.

В III в. карфагенский епископ Киприан, первый ревностный защитник епископства в церковной литературе, претендует только на первенство, отнюдь не на высший авторитет, главных епархий и первенства римской над прочими. Он считал епископов, даже всех пресвитеров, включая епископов, духовно равными. Это правило теоретически соблюдалось вплоть до IV и V вв., с тем только исключением, что к тому времени только епископу принадлежало право назначать на церковные