Книга Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

или умереть»[276].

Первоначально газета выходила на одном листе, потом на двух. В программной статье «За что мы боремся?» основополагающая идея – это стремление к свободе. А основное преступление – «созданная коммунистами нравственная кабала: они положили руку и на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему»[277]. Газета считала, что коммунистический режим гораздо страшнее царского: «Штыки, пули и грубый окрик опричников из чека – вот, что после многочисленной борьбы и страданий приобрел труженик Советской России. ‹…› Власть полицейско-жандармского монархизма перешла в руки захватчиков-коммунистов, которые трудящимся вместо свободы принесли ежеминутный страх попасть в застенок чрезвычайки, во много раз своими ужасами превзошедшей жандармское управление царского режима»[278]. Восставшие были убеждены, что то, что они делали, является изменением многовекового пути русской истории – освобождением от власти диктатуры: «Здесь совершился новый великий революционный сдвиг. Здесь поднято знамя восстания для освобождения от трехлетнего насилия и гнета владычества коммунистов, затмившего собой трехсотлетнее иго монархизма»[279].

Кронштадтцы уже не хотят никаких переговоров. Они убеждены, что это Третья революция, которая освободит не только Россию, но и весь мир: «Здесь, в Кронштадте, положен первый камень третьей революции, сбивающей последние оковы с трудовых масс и открывающей новый широкий путь для социалистического творчества. Эта новая революция всколыхнет трудовые массы Востока и Запада, являя пример нового, социалистического построения, противоположного казенному, коммунистическому творчеству, убеждая воочию зарубежные трудовые массы, что творившееся до сего времени волею рабочих и крестьян не было социализмом»[280].

Одной из главных задач новой революции являлась демократизация всей жизни страны снизу доверху в самых различных сферах. Наряду с созданием свободной советской власти необходимо было воссоздать свободные независимые профсоюзы. «Известия» писали, что при господстве коммунистов «…работа профсоюзов сводилась лишь к одной совершенно не нужной переписке по составлению сведений о числе членов того или иного производственного союза, специальности, партийности и т. д.» В результате профсоюзы «превратились в коммунистическое жандармское ядро, сковывающее трудовые классы». Победа Третьей революции должна преобразить профсоюзы: «…вновь переизбранные союзы и правления в профсоюзном движении должны выполнить великую боевую задачу по воспитанию масс в культурно-хозяйственном строительстве страны. Они должны ‹…› сделаться выразителем народных интересов. Только тогда Советская Социалистическая республика может быть сильна, когда управление ее будет принадлежать трудящимся классам в лице обновленных профсоюзов»[281]. Газета точно и во всех деталях рассказывала о той жизни, которую вело подавляющее большинство населения страны: «Вырастало новое коммунистическое крепостничество. Крестьянин превращался в Советских хозяйствах в батрака, рабочий в наемника на казенной фабрике. Трудовая интеллигенция сводилась на нет. Пытавшихся протестовать истязали в чрезвычайках. С продолжавшими беспокоиться поступали короче… ставили к стенке. Стало душно. Сов. Россия превратилась в всероссийскую каторгу»[282].

Перед глазами читателей воссоздавался быт Советской России: «Все лучшие дома и квартиры взяты под отделы и подотделы, где просторно, удобно и тепло устроились их бюрократы. Число жилых квартир сократилось, а рабочие живут там же, где жили прежде, но только скученнее и хуже.

Дома приходят в старость, печи портятся; крыши ржавеют и вот-вот потекут; заборы валяются, водопроводные трубы наполовину испорчены, уборные не действуют; заливают нечистотами квартиры; граждане отправляют свои потребности по чужим дворам. Лестницы не освещены, грязны, дворы загажены, помойки и выгреба переполнены. Улицы грязны, тротуары не убраны, скользки. Ходить опасно. ‹…› Еще хуже обстоит дело с питанием. Безответственные и неумелые работники сгубили сотни тысяч продуктов. Картофель раздавали не иначе, как мороженный; мясо весною и летом тухлое. Раньше свиньям не давали того, что получали граждане от устроителей „райской жизни“. Честная советская рыба (селедка) спасала положение, да и той в последнее время не стало»[283].

Написанные простым русским языком статьи были понятны для широких слоев населения. Может быть, сами того не желая, авторы «Известий» показывали страшное положение, до которого большевики довели страну. По силе разоблачения большевистской диктатуры лучшие русские писатели и публицисты из белого и демократического лагерей уступали авторам кронштадтских «Известий». Невольно приходит на ум фраза А. С. Пушкина о манифестах Емельяна Пугачева. Великий поэт назвал их «удивительным образцом народного красноречия».

В последнем номере «Известий» Кронштадт, ведя последний бой, вынес окончательный приговор страшному режиму, созданному коммунистами: «Началось вопреки рассудку и наперекор воле трудящихся настойчивое строительство казенного социализма с его рабами вместо свободного царства труда. ‹…› Из раба капиталиста рабочий стал рабом казенных предприятий. ‹…› Все трудовое крестьянство было объявлено врагом народа, сопричислено к кулакам. Предприимчивые коммунисты приступили к разорению и занялись насаждением советских хозяйств, усадеб нового помещика – государства. Вот что при большевистском социализме получило крестьянство вместо свободного труда над освобожденной землицей. Взамен почти начисто реквизированного хлеба, отобранных коров и лошадей – наезды чрезвычаек, расстрелы. Хороший товарообмен в трудовом государстве: вместо хлеба свинец и штык. ‹…› Вместо свободного развития личности, свободной трудовой жизни возникло необычайное, невиданное рабство»[284].

Кронштадтцы объясняли на страницах газеты, что они остаются подлинными революционерами, разоблачая ложь коммунистов о том, что «Кронштадт продался Финляндии» и белым генералам. Они проводили четкое различие между тем, что хотят кронштадтцы, осуществлявшие Третью революцию, и контрреволюционеры различных мастей: «Кронштадтские моряки и мозолистые руки рабочих вырвали руль из рук коммунистов и встали у штурвала. Бодро и уверенно поведут они корабль Советской власти в Петроград. ‹…› Но ‹…› зорко охраняйте, товарищи, штурвальный мостик – к нему уже подбираются враги. Одна ваша оплошность, и они вырвут у вас штурвал, и Советский корабль может пойти ко дну под злорадный хохот царских лакеев и приспешников буржуазии»[285]. Эти слова были не просто агитацией. 13 марта, когда стало совершенно очевидно, что восстания в Петрограде не будет и помощь может прийти только из-за границы, на заседании ЦК Петриченко сообщил о телеграмме Чернова. Чернов писал: «…Предлагаю помощь людьми, посредничество для обеспечения снабжения при помощи заграничного Центрального бюро Союза русских потребительских обществ. Сообщите, сколько чего надо, шлите гонца, не поддавайтесь на удочку переговоров ‹…›. Готов прибыть лично отдать свои силы, авторитет делу народной революции. Верю в победу, отовсюду вести: паника комиссаров, готовность народа восстать за Учредительное Собрание.

Слава поднявшим знамя народного освобождения, долой деспотию слева и справа, и да здравствует свобода, народовластие, Учредительное Собрание!»[286]

Главное, чем мог помочь Чернов, – это людьми. В письме от 12 апреля 1921 г. он сообщал руководителям правых эсеров, что можно было сделать: «Мы могли легко из с.-з-ков[287] сформировать три отряда, человек по триста каждый, и бросить их для короткого удара на Ямбург, Псков