Книга 1913. Что я на самом деле хотел сказать - Флориан Иллиес

Нижинский был величайшим танцором в истории. Но он не был величайшим психологом. Он отправил Дягилеву в Венецию, где тот отдыхал, телеграмму. А Дягилев в тот самый день, 11 сентября, пригласил к себе в номер Мисю Серт, мецената и парижскую светскую даму, чтобы показать ей новую партитуру. В Венеции было очень жарко и душно, она пришла к нему с зонтиком от солнца. Дягилев лихо исполнил в номере несколько танцевальных па, при этом он ритмично закрывал и раскрывал зонтик. Жутко суеверная Мися Серт попросила его закрыть зонтик, потому что нельзя раскрывать его в помещении, это приносит большую беду. Но было уже поздно. Портье постучал в дверь и вручил Дягилеву телеграмму – телеграмму от Нижинского. И тогда Сергей Павлович Дягилев закричал. Сначала он решил отправить в Буэнос-Айрес телеграмму и запретить свадьбу, попытаться заявить права собственности на этого русского вундеркинда, которого у него так неожиданно вырвали из рук, хотя ничто не предвещало такого поворота. Но потом он ощутил свое бессилие. Дягилев неистовствовал, бушевал, рыдал и кричал. В эти минуты в Венеции для него обрушился весь мир: не только его эго любовника и мужчины, но и его мечта о будущем «Русского балета», всё погибло, потому что его обхитрила двадцатитрехлетняя танцовщица, а он, дурак, отказался от поездки по морю. Дягилев смотрит на обломки своей жизни: он, как Пигмалион, вылепивший своими толстыми пальцами из Нижинского совершенство, которым восхищался Роден, он чувствовал, как его творение ускользает от него. Мися Серт пыталась утешать своего безутешного друга, к нему позвали Льва Бакста и Гуго фон Гофмансталя, они вообще-то собирались обсудить постановку «Легенды об Иосифе», но теперь появились проблемы поважнее. Бакст, своей афишей для «Послеполуденного отдыха фавна» навсегда сделавший Нижинского иконой, этот самый Бакст больше всего хочет узнать у расстроенного Дягилева ответ на такой вопрос: купил ли Нижинский в Баден-Бадене, перед отъездом в Южную Америку, новые трусы? Если да, то он с самого начала собирался сбежать, доказывает Бакст. В какой-то момент у Дягилева лопается терпение, он просит оставить его в покое с этими трусами, он в отчаянии и не может сейчас думать о такой ерунде. Кстати, получается, что предсказательница была права, когда напророчила Дягилеву, что морское путешествие принесет ему несчастье.

Мися Серт, добросердечная дама, разбирающаяся в суевериях и человеческих пороках, взяла несчастного под руку, усадила в ближайший поезд и поехала с ним в Неаполь. Она сразу поняла: тому, кто грустит, нельзя находиться в эти душные дни позднего лета в Венеции, в столице меланхолии, ему нужно окунуться в жизнь, в хаос, ему нужно в Неаполь. А там она устроила так, чтобы Дягилева круглосуточно отвлекали многочисленные юноши с огненным взором, она надеялась таким способом немного смягчить его унижение. Всё без толку, разумеется, потому что обида – одна из главных сил на земле. Она – причина величайших мерзостей, коварнейших интриг, выдающихся подвигов, а также смертельных размолвок.

Пятнадцатого сентября 1913 года Вальтер Беньямин, только что выросший из «Берлинского детства на рубеже веков», сидит у себя дома на Дельбрюкштрассе, 23 в Берлине и пишет своей подруге Карле Зелигсон: «Это непрерывно вибрирующее чувство абстрактности чистого духа я назвал бы юностью. Потому что (если мы не станет простыми рабочими какого-то движения), если мы сохраняем ясный взгляд и видим дух, где бы он ни был, то мы же его и воплощаем. Почти все забывают, что они сами являются местом воплощения духа». Вот такая «Юность в Берлине в 1913 году».

Восемнадцатого сентября сбывается великая мечта Джека Лондона: женщины начинают борьбу с алкоголизмом. Но прежде чем заняться мужчинами, они начинают с себя. Еще весной предложение баронессы Густль фон Блюхер построить рядом с новым памятником Битве народов приют для трезвенниц вызвало насмешки.

Однако председательница Германского женского общества трезвости не оставляла свою затею. Ее логика была такова: если этот памятник призван напоминать об освобождении немцев от чужеземного тирана, то есть Наполеона, то рядом непременно нужен символ освобождения от внутреннего тирана – алкоголя. Одиннадцатого марта началось строительство «Дома королевы Луизы», или «Дома трезвенниц», и вот уже 18 сентября было готово красивое здание в лейпцигском районе Штёттеритц. Оно было построено прямо напротив входа на южное кладбище, явно для того, чтобы продемонстрировать дамам-алкоголичкам, что пора завязывать. В доме была и вода, и чай. А в саду чашки.

Когда берлинцы возвращаются с берегов прохладных озер в столицу империи, их поджидает сенсация: 19 сентября открывается «Первый Немецкий осенний салон» на площади 1200 квадратных метров, на четвертом этаже нового здания аукционного дома Рудольфа Лепке на Потсдамерштрассе, 75, угол с Палласштрассе. Салон проходит по инициативе Франца Марка и Августа Макке, организовал его в качестве импресарио Герварт Вальден, создатель журнала «Der Sturm», на салоне будет девятнадцать отделов и триста шестьдесят шесть картин русских, французских, итальянских, бельгийских и немецких художников. Разумеется, там будут Макке, Марк, Пауль Клее, Кандинский, а еще оба Делоне из Парижа, Шагал, Пит Мондриан и Макс Эрнст. Франц Марк в восторге пишет Кандинскому: на этой выставке чувствуется, что абстрактное искусство теперь доминирует. Это был «большой взрыв» современной живописи в Германии. Но почти никто этого не заметил. Разве что Вилли Баумейстер почувствовал что-то. Молодой художник, гордый тем, что на Осеннем салоне представлены две его картины, 25 сентября ходил по выставке и вдруг увидел Франца Марка, который стоял перед огромной картиной Леже и явно был сильно впечатлен ею. «Высокий, темноволосый элегантный человек, – вспоминает Баумейстер, – он просто искрился от возбуждения». Через некоторое время волна этого возбуждения захлестнула и остальной мир.

Наша прекрасная и загадочная русская княгиня Евгения Шаховская, кузина царя Николая II, так эффектно рухнувшая со своим возлюбленным 24 апреля на аэродроме Йоханнисталь (Берлин), кажется, довольно быстро оправилась от потрясения и вернулась к привычному занятию – кружить головы мужчинам. Двадцать первого сентября, поздний вечер в Берлине, званый ужин у семьи Штерн: там она встречает Герхарта Гауптмана, который подводит такой итог 1913 году в жизни княгини Шаховской: «Молодая и романтичная княгиня Шаховская. Летчица. Пилотировала самолет и погубила своего возлюбленного, Абрамовича. Тяжело отходила от тяжелой истории, теперь рядом с ней молодой немецкий офицер-моряк, и эрос носится в воздухе. Моряка зовут Ганс Шиллер. А что касается пилотирования, говорит княгиня, то для самого авиатора это совсем не романтично». Хорошо тогда, что хотя бы где-то на земле есть немножко места для романтики. Ее новый кавалер, Ганс Шиллер, уже начал перебираться с моря в воздух и 5 мая сдал