Книга Марш на рассвете - Александр Семенович Буртынский

засмеялся.

— Вот и объяснились. С Рыбой вы побеседуйте. Похромал он вчера не в санчасть, а к своей зазнобе, полячке, мозоль ему в пятку. Так что я за себя не ручаюсь. Глядеть на него не могу, шустряка. — И вышел.

Поговорить с Рыбой не удалось. Рота уже строилась, и Елкин едва успел сказать на ходу:

— Вы мне за самоволку ответите! Безобразие…

— Чего уж хорошего, — сощурился Рыба, чесанув затылок. — Хоть бы что было, а то так, мутузит вхолостую. — И нырнул в строй, заслышав окрик старшины.

…По неписаному правилу, ведущему свое начало от какого-то дошлого помкомвзвода, утром первые два часа строевой подготовки проводились в заснеженном сквере с бронзовым Пилсудским посередке.

Четверть часа туда, четверть обратно да плюс перекур, глядишь — и домой пора.

Елкин понял это не сразу. Очутившись на людном проспекте впереди колонны, он забыл обо всех неприятностях. Худой как тростинка, в ловко пригнанной солдатской шинелишке с крыльями блистающих погон, он шел, позабыв о своих печалях, весь подобравшись, не чуя под собой земли, на виду у любопытных горожан, нарядных паненок, франтоватых польских офицеров. И когда за спиной под мерный топот сапог взвился удалой бас Королева, еще со времен гражданской удержавшего в памяти слова революционной песни: «Мы бились за Нарвской заставой, буржуям подходит конец», песня, подхваченная гаркающим хором голосов, с гиканьем и свистом взметнулась над домами и стрельчатыми костелами, Елкина точно подхватило на высокой волне, а к горлу подкатил комок восторга. В эту минуту он почувствовал себя человеком бывалым, сильным, важной частицей чего-то огромного, непобедимого, единого в своем сплоченном порыве.

«Товарищи, крепче сжимайте ружье», —

Сказал комиссар перед строем…

Через полчаса сам собой объявился перекур, и пресечь его Елкин просто не успел. Группки задымили на морозце, покрякивая. За оградой уже пестрели женские косынки, позванивал смех. Рыба, подмигнув солдатам: «Цветник», устремился туда, легко перебирая гнутыми ногами. За ним подался еще кто-то.

Елкин, хмурясь, пытался мысленно оправдаться: ничего страшного, выдалась фронтовикам передышка, пускай пользуются. Курильщики, словно угадав его беспокойство, поглядывали улыбчиво, с миролюбивой укоризной: дескать, ладно вам, товарищ лейтенант. В окопах «налево-направо» ни к чему, там не расшагаешься. Султанов в сторонке сказал доверительно:

— У меня, товарищ лейтенант, такое ощущение, что вы не умеете сердиться… — и невинно выпучился. — Но это же хорошо!

— Ваше ощущение меня не интересует! — Он уже собрался отдать команду, но тут, словно по уговору, посыпались вопросы.

— Формировке, товарищ лейтенант, скоро ль конец?

— Наши границу перешли, а мы ваньку валяем.

— Братцы, откуда взводному знать?

Сбоку маячил кулак Нуриддина. Он читал стихи, как всегда для себя, и в то же время улыбчиво и чутко косил глазом — какова реакция?

Что человеку нужно?

Нужен печеный хлеб,

Чтобы кормить гостей.

Что человеку нужно?

Нужен точеный меч,

Чтоб защищать друзей

— Товарищ лейтенант, — прыснул Султанов. — Это же коряво!.. Скажите ему. Поэту нужен язык, прежде чем ему гадать, что нужно человеку.

Нури насмешливо ворочал белками, делая вид, что ему интересно, что о нем еще скажут, но сам только ждал момента, чтобы подсечь лингвиста.

— Ну скажи, зачем ты сочиняешь по-русски?

— Я сначала написал по-дагестански, а сейчас перевожу.

— Почему же ты мне не прочел? А?

— Все равно ты бы нэ понял. Мало знать язик, стихы надо чувствовать. А ты чувствуешь толко приблыжение обэда. — Грохнул смех. — Верно, товарищ лейтенант?

— Апеллируешь к начальству? Зачем так? Нечестно!

— Сдаешься? Так и скажи.

— Я сдаюсь? Я? Товарищи, вы слышали? Нет, вы слышали? — Султанов даже присел, схватившись за голову, — Дайте ему закурить для прояснения мысли. Закури, Нури! А? Рифма? Чудесная рифма. Можешь взять и пополнить свой скудный лексикон.

«Ладно, — подумал Елкин, — сейчас я вам покажу рифму, ползком по сугробам».

И судорожно выдохнул набранный в легкие воздух: на аллее, вынырнув из-за опушенных инеем деревьев, показалась стремительная фигурка Бещева. Уже по тому, как он шел, пригнув голову, было ясно, что капитан, видимо, уже не минуту и не две наблюдал за «учениями».

Солдаты засуетились, топча окурки. Елкин, забыв скомандовать «Смирно», ткнул ладонью пониже виска, в пылающее ухо.

— Рота находится на строевой…

— Нах-ходится?! — Капитан почти вплотную подошел к поспешно выстраивавшейся шеренге.

Спустя минуту уже сыпались резкие команды. У Елкина было такое ощущение, будто его хлещут по щекам.

— Плохо, плохо! Распустились! Кто так колет? Где выпад? Жену встречаешь или немца?

Когда очередь дошла до Харчука, вспотевшего Елкина прохватил холодок.

С той минуты, как он защитил полещанина, тот поглядывал на него с какой-то собачьей преданностью, вызывавшей смешанное чувство жалости и неприязни. Сейчас он переводил растерянный взгляд с него на капитана.

И как только раздалась команда: «Ориентир — Пилсудский, по-пластунски вперед!», бухнулся на четвереньки. Автомат отлетел в сторону и увяз в снегу.

У Султанова сломались бровки, он затрясся, уткнувшись носом в плечо Нуриддина. Капитан на миг отвернулся, затем грозно повторил:

— Вперед!.. Ты что, не знаешь, где перед, где зад?

— Не зна… — хрипнул Харчук, хлопая глазами… — Забув.

— Встать! Вста-ать! Как это — забув? А имя свое ты еще не забув? Ты вообще что-нибудь помнишь? Номер? — неожиданно спросил капитан. — Номер автомата! Не знаешь номер своего личного оружия?! — Елкин увидел, как веко у капитана задергалось в нервном тике. — А кто же за те-бя бу-дет знать?

— Королев знае…

— Виноват, товарищ капитан, — кашлянул Королев. — Автомат мой.

— Как? А где же твой, Харчук?

— У па-ра-миди.

— Та-ак. Значит, опять эти штучки. А воевать как будем — тоже без оружия? Фашист тебя пулей, а ты его пальцем или… — Бещев вдруг выругался, глядя на съежившегося Харчука. — Или думаешь, тебя пощадят?

— Совисть ж, — прошептал вконец ошалевший Харчук.

— Совесть? У фашистов?! Ложись! Ползком! Марш! — неожиданно скомандовал капитан. — Стройте, ведите! — сухо бросил он Елкину.

На этот раз младший лейтенант не выпячивал грудь, не слышал песни. Он шел сбоку, тротуарчиком, а впереди колонны вышагивал помощник Ветрова, сибиряк Сартаков, которому можно было дать и двадцать и тридцать лет, такой он был юный и вместе с тем крепкий, степенный.

У ворот усадьбы Елкин замедлил шаги. Капитан, руки в карманах, поджидал его.

— Солдат без оружия — вы, надеюсь, понимаете, что это такое? А где Рыба? В строю его нет! — И свистяще в сторону процедил: — Под домашний арест! Завтра же вас от-чис-лю в обоз. В хозроту, к чер-товой ма-тери! Трое суток ареста!

В коридоре Елкин, будто сослепу, наткнулся на Харчука, обернувшись, заметил: солдат торопливо опустил щепоть, похоже, крестил своего заступника. Кровь прихлынула