Книга Крепость Бреслау - Марек Краевский

— У нее была бархатная дырочка. — Из-за спины профессора вынырнул комендант Гнерлих.

Мок не расслышал и уставился на двух мужчин, из которых первый, одетый в заляпанный серый костюм, присел под стеной барака, маленькое личико уткнул в открытые ладони, а второй, в распахнутом на мощной груди черном мундире СС, стоял на широко расставленных ногах и усмехался, показывая белые, ровные зубы. Маленькие, плотно втиснутые в голову, глаза были окружены серыми ореолами и бросали иронические вспышки. Мок при виде коменданта напрягся.

— У нее бархатная тесная дырочка, — повторил Гнерлих, и это уже явно дошло до Мока. — Красивая пизда, которая была плотная, как колечко.

Мок почувствовал отвращение во рту.

Гнерлих закатил глаза и высунул язык. Потом схватился за промежность и начал тяжело дышать.

— О, какая сладкая была эта маленькая Флогнер! — сопел он, изображая движения фрикции.

Мок посмотрел на Брендла, ища ответа на один страшный вопрос. Слезы философа были ответом.

— Командир блокпоста на Викторияштрассе, — Гнерлих перестал изображать сексуальный экстаз; теперь между черными перчатками напрягся хлыст, — сказал тебе о эсэсовце и его заспанном адъютанте. Этим адъютантом была сладкая Берта, маленькая Бертуша. А кто был эсэсовцем? Ну кто им был, Мок? Действительно ли тот, которого ты оставил русским?

Мок понял, что не может вернуться домой. Ведь там ждет его Карен. Сидит теперь на упакованных коробках коробках и смотрит выжидательно на входные двери.

Кого увидит Карен в дверях? Своего мужа, храброго истребителя убийц, который с чувством хорошо выполненного долга скажет ей: «Ну, кончено, Карен. Мы едем в Копенгаген, мы будем там, чтобы полюбоваться морем и инеем на листьях»?

Нет, он увидит старого неудачника, который скажет: «Я еще не закрыл это дело, Карен. Никогда не будет справедливости. Каждый полицейский осужден на вечное неисполнение».

У Мока закололо в груди. Он почувствовал горячий картофель в пищеводе, который медленно, закупоривая пищевую трубку, проваливался в живот. Это не был сердечный приступ. Это был гнев. Гнев на человека, который ему не позволяет вернуться домой. Открыл рот и чувствовал, как легкие переполняет воздух, который резко разрывает голосовые связки.

Рев Мока потряс лагерь на Бергштрассе. Он бросился на Гнерлиха, держа очки в правой руке.

Хотел их воткнуть в шею коменданта. Тот рассмеялся и повернул, избегая беспомощных, неточных ударов старого человека.

— Молодая была лучше старой, — смеялся Гнерлих. — Старая имеет дырку, как голенище, а молодая, как обручальное кольцо!

Мок атаковал поднятым сапогом голень Гнерлиха. Тот отскочил перед ударом и, смеясь, закричал:

— Беги из города, дедок. И не скачи так, потому что тебя придется забрать отсюда медсестре!

Мока осенило. Нужно убрать препятствие, которое отделяет его от дома и от Карен, все еще достойной любви и жертвы. Полез в кобуру. Тогда Гнерлих зарычал, как животное, и махнул ногой. У Мока было впечатление, что его голень выскакивает из сустава. Боль позвонил ему стопу. Он наклонился к земле. Второй сапог Гнерлиха упал ему на шею и распластал его в пыли под бараком.

— Спи, старый мудак, и не говори по латыни! — крикнул Гнерлих, махнул еще раз ногой и лишил Мока сознания.

Бреслау, четверг 22 марта 1945 года, три часа дня

Мок очнулся на жесткой койке в лагерном изоляторе. Поднял голову и чуть не потерял снова сознание. Глухая боль распространялась от уха до затылка. Коснулся лица. Маска была на своем месте. Кончиками пальцев он почувствовал два новых тонких шрама на щеке.

— Это от хлыста, — сказал тихо профессор Брендел. — После его пинка вы потеряли сознание, а этот ублюдок врезал еще вам, дважды ударив хлыстом.

— Может, это неправда. — Мок поднялся на койке и чувствовал себя так, как будто кто-то раскроил ему череп. Собирал лихорадочно мысли. — Может, ее не изнасиловал, только так говорит, чтобы мучить графиню.

— Не знаю, — щеки Брендла дрожали. — Я больше ничего не знаю.

Кто-то пошевелился резко в углу изолятора. Одетая в порванное платье фигура положила на колени кусок картона и рисовала на нем линии и круги. Па ее лицу рассыпались светлые волосы. Рука с небольшой раной — как будто после прижигания папиросой — двигалась быстро, уверенно и без колебаний. Охранница Вальтраут Хелльнер беспокойно зашевелилась в дверях изолятора, но тут же вернулась в предыдущее положение.

Мок встал с кровати, отвернулся к стене, расправил мундир, руками схватился за виски, а затем поправил свой тяжелый ремень. В кобуре не было оружия. Потом медленно повернул болевшее тело.

Графиня Гертруда фон Могмиц смотрела на него спокойным взглядом. В вытянутой, обожженной окурком ладони держала кусок картона.

— Убейте его, — профессор читал стенографическую запись, а Мок и графиня смотрели друг на друга, не щуря глаза. — Убейте убийцу моего ребенка. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».

— Господин капитан, сделайте это, — Брендел говорил теперь от себя. — Задержите мой мотоцикл.

Графиня протянула к Моку вторую руку, в которой держала пожелтевшую фотографию. Хелльнер мгновенно вскочила и вырвала снимок, пробивая ее пополам. Сильно толкнула графиню к стене.

— Я же тебе говорила, что нельзя ничего давать посетителям! — крикнула она. — Хочешь получить запрет свиданий?

Гертруда фон Могмиц опустилась на колени и отступила в угол комнаты.

Мок чувствовал в груди горячий картофель.

— Это всего лишь старая фотография, госпожа Хелльнер, — спокойно сказал профессор Брендел. — Не тайная записка.

Хелльнер переносила взгляд с одного человека на другого. Она была в возрасте графини фон Могмиц, но выглядела значительно старше. Ее глаза имели мрачное и усталое выражение, а лицо опустошено было никотином и бессонными ночами. Вокруг рта прорисовывались стрелки морщин, а вокруг глаз — паучья сетка мелких кожных растяжек.

Мок уже видел людей с подобным выражением лица, но не помнил где. Хелльнер фыркнула презрительно, бросила на землю разодранную фотографию и вернулась к своему положению скучающей кариатиды. Мок поднял половинки снимка и приладил друг к другу.

На фоне какого-то памятника с рыбаком, несущим сеть, за которым виднелось красивое здание восемнадцатого века с округлой, спадающей на обе стороны крышей, стоял знакомый Моку с газетных фотографий генерал Рюдигер фон Могмиц, а рядом с ним держала его под руку его жена. По обе стороны графской четы стояла служба — полная, молодая девушка с чепчиком на голове и дворецкий в безукоризненно лежащем на нем мундире.

Оберштурмбанфюрер СС Ганс Гнерлих был создан для мундира.

Мок посмотрел на скорчившуюся в углу графиню фон Могмиц и понял ее темный взгляд. Он говорил: «Запомни это лицо навсегда!», «Полицейский осужден на вечное неисполнение». Щелкнул сапогами и, морщась от боли, пронизывающей голень, поклонился графине. Он знал, куда идти и что делать.