Книга Шелковая бабочка - Сандра Мартон

Арианна попыталась освободиться, но даже с одной рукой в гипсе Доминик был сильнее. Спустя секунду она сдалась и обессилено подчинилась его грубой хватке. Наконец он поднял голову.

— Ты можешь меня ненавидеть, — хрипло сказал он, — но, когда я затащу тебя в постель, ты раздвинешь ноги и будешь стонать, как прошлой ночью, или я пересмотрю условия сделки. Ты меня поняла? Ты та еще штучка, но лучше не испытывай моего терпения. Джованни сможет без тебя обойтись, а я могу найти более сговорчивую подругу.

— Я ненавижу тебя. О, если бы ты знал, как я тебя ненавижу! — Ее голос задрожал, и она крикнула ему вслед: — Ты слышишь меня, Доминик? Я ненавижу тебя!

Она слышала гулкое эхо его удалявшихся шагов, потом звук захлопнувшейся двери. Спустя какое-то время она вытерла глаза и вышла из дома.

Машина стояла там, где она ее оставила. Доминик прогуливался по узкой, обсаженной деревьями дороге. Он прижимал к уху мобильный телефон, и Арианна догадалась, что он звонит своему водителю, чтобы тот приехал за ним.

Она села в машину, повернула ключ зажигания и до отказа нажала на газ. Надавив на педаль, она проехала мимо него, бросив мимолетный взгляд в зеркало и с удовлетворением отметив, как его с ног до головы окатило грязью.

Но улыбка исчезла с ее лица, когда, обзвонив все адвокатские конторы в Риме и представившись женой Доминика Боргезе, она везде получила один и тот же ответ. Она могла оставаться его женой и сохранить ребенка. Или могла уйти от мужа. И потерять сына.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В Рим пришла осень, и хотя все говорили, что здесь климат мягче, чем в Нью-Йорке, Арианна постоянно чувствовала озноб.

Роза говорила, что ей нужно больше есть спагетти, чтобы согреть тело. Джина говорила, что ей нужно больше пить вина, чтобы согреть кровь. На это Арианна лишь улыбалась и говорила, что привыкнет к холоду.

Это была неправда.

Ее знобило не от холода. В ее сердце был лед, это и было настоящей причиной, и ничто не могло это исправить.

Она жила с незнакомцем, который ее презирал. Она говорила себе, что это не важно. В конце концов, она отвечала ему взаимностью.

По крайней мере, Джованни был счастлив.

— Мы должны поговорить о моем сыне, — коротко сказал Доминик в тот день, когда мальчик должен был вернуться от маркизы.

— О нашем сыне, — сказала она, и он принял ее поправку с нетерпеливым кивком.

Говорил в основном он. Арианна была с ним согласна. Ребенок не должен пострадать из-за каши, которую они заварили. Они договорились, что будут, как и раньше, притворяться обычной семейной парой.

В тот же день они посадили Джованни в кресло и торжественно объявили, что Доминик — его отец. Глаза мальчика заблестели от радостного возбуждения.

— Мой отец? То есть у меня есть папа? Как у Бруно?

— Да, — подтвердил Доминик, усаживая сына себе на колени. — Как у Бруно.

— Ты меня усыновил? — уточнил Джованни, обвивая руками его шею.

Доминик откашлялся.

— Мне не пришлось этого делать. Ты ведь мой сын.

— По-настоящему?

— По-настоящему, — ответил Доминик.

— А почему ты не жил с нами раньше? Почему мне никто не сказал? Почему…

— Это длинная история, и когда-нибудь ты ее узнаешь. Несмотря ни на что, мы теперь вместе и всегда будем вместе.

Джованни это обдумал.

— Значит, ты с мамой меня родил?

— Да.

— Но вы ведь только что поженились. Как же я мог родиться еще до этого?

— Мы с мамой когда-то знали друг другу. И мы друг друга потеряли.

— Бруно однажды потерял котенка, — с понимающим видом сказал Джованни. — Он не знает, где тот гулял, но его папа нашел его на пороге соседнего дома. Вы с мамой так же потерялись?

— Что-то вроде этого, — ответил Доминик.

Арианна знала, что Доминик прав. Когда-нибудь им придется рассказать всю правду. Но пока такого объяснения было достаточно.

Мой муж — человек, которого я ненавижу, думала она. И человек, которого обожает мой сын.

Почему бы нет? Ни разу Доминик не пришел домой без какого-нибудь подарка. Он покупал благосклонность ребенка, он крал любовь, которая должна была принадлежать только ей.

Нет, это было не так.

Ее муж был лучшим в мире отцом.

А она превращалась в никудышную мать.

Она стала апатичной, вялой, туповатой. И что хуже всего, слезливой. О нет, она никогда не позволяла себе распуститься при Джованни. Как бы плохо ей ни было, она до этого не опускалась. Она давала волю слезам ночью, когда, лежа в своей одинокой постели, ждала — как и раньше, — что войдет ее муж и предъявит на нее свои права.

Даже Джина заметила, что что-то идет не так. Она снова стала вежливо, но настойчиво зазывать ее на кофе. Арианна пару раз приняла ее приглашение, надеясь хоть немного взбодриться, но это не помогло. Днем она хандрила, а ночью ругала себя за это.

В тот злосчастный день Доминик угрожал ей. Она ждала, что он исполнит часть своих гадких угроз той же ночью. Она плохо его знала.

Ее муж не собирался брать ее силой. Она назвала его чудовищем, но это было не так. Он был не менее уязвимым человеком, чем все остальные. Возможно, даже более уязвимым. Жизнь нанесла ему много ран. И она, сама не желая того, задела за самое больное место.

Она глубоко его оскорбила, и он, не задумываясь, отплатил ей той же монетой. Когда он говорил ей все эти гадкие вещи, он был ослеплен гневом.

Нет. Он никогда ее не простит.

И она тоже его не простит. Никогда. Он втоптал ее чувства в грязь. И всю оставшуюся жизнь она будет ненавидеть его.

* * *

Доминик пробежал глазами страницу лежавшего на столе документа, взял ручку и поставил свою подпись.

Наконец-то с этим покончено. «Шелковая бабочка» принадлежит Арианне.

Он хотел сделать это еще несколько недель назад, но сначала эта авария, а потом…

А потом его слишком ослепила ярость, чтобы он мог принимать разумные решения.

Сейчас он немного успокоился. И его гнев почти испарился. И какой в этом смысл? У него теперь есть сын. Но он не потерял жену. В конце концов, у него никогда ее и не было.

Доминик встал со стула, подошел к окну и посмотрел на открывавшийся вид. Окно выходило на развалины Колизея. Потрясающее зрелище.

Теперь, глядя на останки гигантской арены, он думал о ничтожестве человека, о тщете его усилий и беспомощности перед ударами неумолимой судьбы.

— Селия, — сказал он, нажимая на кнопку связи, — Селия, черт возьми, ты меня слышишь?