Книга Господа Чихачёвы - Кэтрин Пикеринг Антонова

Письмо, посланное Андрею и Наталье «нянькой» Ульяной Васильевой (по-видимому, няней детей Алексея) в 1861 году, с очевидностью свидетельствует о том, что нянюшку можно в буквальном смысле слова считать посредником между дворянами и крепостными, и объясняет, что эта ситуация также могла быть чревата трениями. Алексей вверил деревню Берёзовик, которой теперь владел, заботам няни. Прежде чем уехать, объясняла нянюшка, Алексей «усердно» попросил своих дворовых служить ему «по совести» в его отсутствие, не ссориться и не обижать Ульяну, «человека посредствующего между ними и барином и наблюдающего пользу Хозяина – по доверенности его самого». К тому моменту, как няня написала письмо, просьбы Алексея уже почти позабылись: «…и мне несчастной, как человеку чужому среди чужих, не дают сказать одного слова в пользу барина». Ульяна с волнением спрашивала: «…не лучше ли бы было выбрать, кого Вам заблагорассудится, из среды их самих и приставить к ним на мое место, а меня уволить… как человека чужого им и ненавистного для всех». По меньшей мере в этом случае няня признавалась в том, что не способна быть посредницей, поскольку статус чужачки обесценивал все, что она говорила другим крепостным. Судя по этой истории, она занимала особое промежуточное положение и не принадлежала ни к дворянам, ни к крепостным.

Постскриптум к письму няни, написанный «покорными слугами деревни Берёзовик, Д. Василием и Анастасией Вылинскими» (скорее всего, старшими из дворовых), подразумевает, что описываемые нянюшкой проблемы не ограничивались этим конкретным примером, но были общим явлением («и прежде [ненависть] была точно та же»), когда крепостные низшего положения возмущались привилегиями тех, кто пользовался доверием бар. Они заявляли, что этот конфликт был особенно острым, когда дело касалось женской прислуги и нянюшек:

Ненависть дворовых людей, особенно женщин, к няньке наблюдающей интересы хозяина-помещика, и прежде была точно та же. В отсутствие Алексея Андреевича не вновь прибывает и развивается злоба их; а только смелее и резче высказывается и доказывается. Причины тому очевидны и значит, кто бы ни был на месте няньке – с доверием от помещика, все равно, – одинаковым бы пользовался расположением от дворовых что и теперь и прежде и всегда… В этом смысле я рассуждаю и с самой нянькой, когда она приходит ко мне – поведать свое горе и, по просьбе Алексея Андреевича, прошу ее не переставать быть верною по прежнему своему любимому барину, послужить – по крайней мере до его возвращения и отнюдь не взирать на прихотливый каприз женщин[242].

Преданность нянюшки была предметом борьбы между домашними слугами и дворянской семьей, причем и те и другие полагали, что она должна выступить именно на их стороне.

Гораздо менее уязвимым в своей роли посредника между дворянами и работниками был Григорий Алексеев по прозвищу Рачок, давнишний крепостной управляющий Чихачёвых. Рачок был удивительно талантливым человеком, на протяжении всей своей карьеры связанным с Андреем узами дружбы. В дневниках он описывается с любовью («Рачку выговор, что давно не бывал в Дорожаеве»), ему доверяли выполнение даже таких поручений, ради которых приходилось ездить в Москву, и у него всегда спрашивали совета относительно любого важного дела, затеваемого в имении[243].

Самым масштабным из когда-либо предпринимавшихся Чихачёвыми проектов была постройка нового дома в Дорожаево; по завершении работ Андрей написал о них статью в «Земледельческую газету», подробно описав сыгранную Рачком ключевую роль и даже записав слова, которые, по его утверждению, принадлежали самому Рачку. Для начала Андрей объясняет, как несколько препятствий строительству «составляли основу и уток, из которых плотно вытканная завеса закрывала передо мною восхитительное зрелище благосостояния будущих по мне в сельце Дорожаеве владельцев». Андрей опасался столь громадных расходов и беспокоился, что жизнь в кирпичном доме окажется вредной для здоровья. Но «отдернул эту завесу крепостной мой мужичок, Григорий Алексеев, по прозвищу Рачок». Андрей с самого начала призвал Рачка, чтобы обсудить, что делать с «опустевшим, сгнившим, высоким деревянным родительским домом моим, из покоев которого можно уж было под час не в одни окна делать астроному свои наблюдения».

Предложение Рачка заключалось в том, чтобы «отпилить» более прочную часть дома, где семья могла временно жить, пока остальная часть постройки будет сожжена для обжига кирпичей: «А помоляся Богу, давай-ка заложим домик каменный». (Термин «каменный» использовался как антоним понятия «деревянный»; как и многие российские постройки того времени, дом был построен из кирпича и оштукатурен.) Андрей рассказывает, как был шокирован этим предложением, и приводит свои слова: «В своем ли ты, Григорий, уме? Каменный дом!» Рачок «раболепно» выслушал Андрея, а затем отмел одно за другим все возражения. Лес для постройки или починки деревянного дома придется покупать далеко от села, и нужно нанимать плотников (среди крестьян Андрея, в имении, располагавшемся во Владимирском уезде, уже были опытные каменщики и штукатуры). Новый деревянный дом нужно будет достроить за одно лето, чтобы все пошедшее на него дерево просохло равномерно. Каменная кладка будет более прочной и устойчивой к пожарам. И наконец, в каменном доме плохо жить, только если его стены плохо сложены, но, уверял Андрея Рачок: «У тебя, барин, крепостные твои каменщики, владимирцы, худо не сделают».

Что до экономии, Рачок далее настаивал, что работу можно сделать силами лишь тех крепостных, которые не проводят все время на стройках в Москве, а на какое-то время остаются дома: «Позовем разка два в году, по окончании ярового и озимого сева, домоседов». То были весьма опытные люди: согласно Рачку, «из них каждый худо-бедно десятка полтора на своем веку в Москве на казенных и частных клажах поработал». Короче говоря, они «охулки не дадут». Покупка материалов для строительства кирпичного дома должна была обойтись дешевле досок (Андрей и Наталья владели несколькими участками леса, так что это кажется странным): «Известка, хоть за 30 верст, но годами бывает не свыше 12 копеек ассигнациями за пуд. Кирпич здесь работают с обжигом не дороже 6 рублей 50 копеек с тысячи». Если верить Рачку, дешевле было строить медленно, и с течением времени, по его словам, «матушка-зима и батюшко лето выморозят и выжарят всю влажность, и стены будут звон-звоном». Рачок даже предвосхитил довод, не озвученный Андреем, но весьма для него характерный, поскольку он имел привычку постоянно размышлять о собственной смерти: «Если Богу неугодно будет, чтоб ты дождался окончания работы, то сынок твой, видевши что затеяно родителем, по неволе довершит начатое».

Как пишет Андрей, в ответ на эти веские доводы «возражать было нечего». Строительство началось с рытья котлована под фундамент в мае 1835 года. Продвигалось оно медленно: «Когда годом за аршин, когда и меньше», но к октябрю 1843 года семейство перебралось в свой уютный новый дом. Андрей завершает статью подтверждением, что все предсказания его крепостного исполнились: «Доводы Рачковы оправдались самым делом; стены именно звон-звоном; воздух во всем доме чудной без попури и без платиновой проволоки»[244].