Книга Театр тьмы - Татьяна Ван

– Да, вы правы, но осторожность еще никому не мешала. Забудьте о театре завтра же.

– Ладно, хорошо, мистер Райли, я подумаю над вашими словами, хотя последнее, что вы сказали, самое абсурдное из всего, что я слышала за последний час.

– Сара, я многого не знаю в этой истории, – после минутного молчания сказал Джон. Он сложил руки на груди и откинулся на спинку стула, глядя на меня исподлобья, как на странное существо. – Но если вы не верите мне, то точно поверите одному человеку. Он хорошо знаком с театром и со всем, что творится в его стенах, когда зрительный зал пуст. Мне он ничего не говорит. Я пытаюсь выудить у него информацию на протяжении многих лет, и еще ничего не получилось. Он – последняя надежда. Поговорив с этим человеком, вы многое можете прояснить.

За час разговора с Джоном мой привычный жизненный ритм грозил кануть в Лету, и я не знала, как на это реагировать. Несколько недель назад я всего лишь хотела написать интересную статью о легендарном театре, а сейчас собиралась раскрыть таинственные убийства.

– С кем нужно встретиться?

– В 1997 году один из актеров театра попал в психушку. Его зовут Эндрю Фаррел. Я узнал о нем случайно. Моя жена Лия работала санитаркой в этой больнице, и в один из дней, после рабочей смены, рассказала про нового пациента – двадцатипятилетнего парня с диагнозом «острая шизофрения». Я заинтересовался этим пациентом только потому, что жена сказала: «Раньше он был актером какого-то популярного мужского театра на Пикадилли». А за несколько месяцев до этого произошло четвертое убийство. В России нашли тело журналистки. Кажется, ее звали Марина Сафронова. А еще жена как бы между делом заметила, что новый пациент Бетлема отличается от других шизофреников. «Он будто бы здоров», – говорила Лия задумчиво. По больнице ходили слухи, что за Эндрю неизвестный тип выписал единоразовый чек на крупную сумму. Но дальше стен лечебницы эти россказни не ушли, поэтому актер стал типичным пациентом Бетлема. Никто не знает, сколько за него заплатили. И никто даже мысли не допускает, что до этого он был полностью здоровым человеком. Деньги – самое грязное изобретение человечества. Сколько на них крови – страшно подумать.

– Но по закону парня не могли принудительно оставить в психиатрической больнице, если он был здоров, как думала ваша жена. Как же экспертиза незаинтересованных сторон? Почему не пригласили другого врача, чтобы он проверил пациента?

– Вызывали, – вздохнул Джон. – Но Эндрю рассказывал то, что в психиатрии подходило под диагноз шизофрении. Говорил, что он замешан в убийстве российской журналистки, что его театр – это кладбище. Но его упекли в психушку не из-за этого. Самое нелепое… он доказывал, что в театре работает чудовище, исчадие ада. А потом куча таблеток и других ежедневных принудительных уколов, шоковая терапия… Сара, врачи лишили актера возможности здраво мыслить. Даже если Эндрю не был умалишенным, врачи исправили это и угробили парню здоровье. Он стал овощем.

Я задержала на Джоне пристальный взгляд. Старик сидел перед разбросанными газетами, с опустевшим бокалом из-под лимонада и смотрел на меня так печально, что я вдруг захотела выйти из паба и подышать свежим воздухом. Невыносимо. Я решила встретиться с Эндрю только для того, чтобы забыть тоскливый взгляд Джона. Выполнить просьбу и стереть ее из памяти.

– Но как только вы поговорите с Эндрю Фаррелом, не пишите про театр. Оградите себя от него.

– Вы не боитесь, Джон?

– Чего? – Он поднял на меня серо-зеленые глаза. Они блеснули, как у зайца, преследуемого голодным волком.

– Ничего, – вздохнула я.

Из моих уст фраза: «А вы не боитесь, что я сдам вас психиатрам за рассказ о духе? Может, и Эндрю, и вы – не в себе?» – звучала бы грубо и омерзительно. Не понимаю, как вообще я посмела о таком подумать. Поэтому единственное, на что я была способна, так это принять точку зрения Джона и поговорить с бывшим актером театра «GRIM».

Я вышла из паба в начале шестого, напрочь забыв, что через час должна стоять у кинотеатра и влюбленными глазами высматривать в толпе Джеймса.

8

Психиатрическую больницу Бетлем (хотя многие ее знали как Бедлам) огородили забором из красного камня. У главных ворот величественно развевался флаг Великобритании, заявляя, что здание принадлежит Королеве.

По пути к главным воротам я не встретила ни одного человека. Рядом не проехала ни одна машина. Единственным признаком жизни был злобный лай собак, доносившийся с территории лечебницы. Услышав его, я сипло вздохнула, поражаясь тому, куда направляюсь. Время от времени рычание псов смешивалось с карканьем ворон, создавая атмосферу подземного царства. Обитель горя и страданий.

Даже солнце светило здесь тускло, вымученно, словно помня события прошлых веков. Именно в Бетлемской лечебнице, как написано в исторических документах, в XIV веке истязали больных. В то время считали, что душевное здоровье можно поправить через телесные наказания. «Специалистами» в психиатрии были обычные монахи. Руководствуясь лучшими побуждениями, они издевались над пациентами и мучили их: подвешивали на стулья и раскручивали их, выпускали из тела кровь, заставляли по нескольку месяцев сидеть в одном положении. Из больницы постоянно доносились нечеловеческие вопли.

И пусть здание Бетлема за семь веков не раз переезжало и перестраивалось, вокруг современных построек витал дух мрачного прошлого. Бредя вдоль красного забора, я не могла отделаться от мысли, что здесь до сих пор мучают людей. Иначе как расценивать рассказ Джона об актере театра?

Территория лечебницы была разделена на две части: первую могли посещать все желающие, а вот во вторую, где располагался главный корпус с пациентами, заходить запрещалось.

У главных ворот находилась будка охранников. Я знала, что они не будут задавать вопросов, ведь на территорию можно было пройти даже туристам, но все равно поздоровалась и сказала, что пришла к знакомому пациенту. Нервозное состояние дало о себе знать: я переживала из-за всего, боясь, что охранники узнают, что я журналистка, и выставят вон.

Двое суровых молодых мужчин смерили меня безразличным взглядом, и один из них глухо произнес: «Проходите». У них не было причин останавливать меня, но я все равно напряглась, когда разговаривала с ними. Голос предательски подрагивал. Я сама себе казалась подозрительной.

Я зашла на территорию лечебницы уверенным шагом, словно мой визит – не первый; делала вид, что спокойна, хотя внутри у меня все сжималось. С детства я страдала необъяснимой боязнью больниц. Их длинные коридоры, медсестры, санитары и запах вызывали отвращение. Запах. Он словно срастался с кожей, становясь с ней одним целым. Вонь мокрых половых тряпок и хлорки. В детстве я часто болела и почти жила в больницах. За это время я успела возненавидеть медпункты и лазареты всей душой.

Когда я пропала из поля зрения охранников, то остановилась и огляделась, совершенно не представляя, куда идти дальше. Вокруг был разбит настоящий сад, недалеко стоял музей Бетлема. Именно в нем хранились художественные работы многих знаменитых пациентов[19].