Книга Мораторий на крови - Марк Фурман

Когда Сулю призвали в армию, отправив под Одессу в составе подразделения морской пехоты, Ида последовала за ним: они с самого начала решили не расставаться ни при каких обстоятельствах. Командование пошло навстречу, красивую молодую пару решили не разлучать. Ида трудилась на кухне, ухаживала за ранеными. Часть отступала, под Херсоном выброшенный немецко-румынский десант отсек горстку бойцов, они оказались в окружении.

— Тогда я видела Сулю в последний раз, — рассказывала тетя. — Пленных разделили: мужчин согнали в одну сторону, женщин в другую. Потом охрана с автоматами отвела нас в ближайшее село. Прошло несколько дней. Женщин держали взаперти, в здании сельской школы. Раза два в день кормили, но, в общем, не обращали на нас внимания. Видно, у немцев были более важные дела. Ходили слухи, что молодых отправят в Германию, а евреев — в концентрационные лагеря.

Я не особенно откровенничала с другими. «Выдам себя за румынку, ведь мои родные действительно живут в Бухаресте, пусть проверяют». Были, однако, обстоятельства, которые могли разрушить мои наивные планы. Когда немцы пленили нас, то сразу же отобрали все личные вещи. А в дорожной сумке среди разных вещей находились завернутые в клеенку наши с Сулей паспорта.

Несколько дней нас не трогали, потом в школе стали появляться солдаты с документами. Обычно выкрикивали фамилию, и женщину уводили. Тех, у кого никаких бумаг не было, оставляли для выяснения личности. Я старалась выглядеть похуже: не умывалась, почти не причесывалась, выбрав укромный уголок в небольшом классе. Но уловки оказались тщетными, когда на пороге возник грузный румынский полицейский. Держа паспорт, он назвал фамилию, сделав акцент на моем имени.

Я вышла из класса с ощущением безысходности и страха. Доставив к железнодорожной станции, меня отвели в какой-то сарай. Близлежащие здания тоже были переполнены, женщин держали в изоляции от мужчин, даже от собственных детей. По слухам, вскоре ожидался эшелон на запад. Измученных, потерявших веру и мужество людей объединяло одно — все они были евреи. Когда во второй половине дня нас вывели на короткую прогулку, рядом со мной внезапно остановился молодой румынский офицер. Щегольски одетый высокий парень с погонами лейтенанта пристально взглянул на меня, задержав взгляд, прошел несколько метров рядом. Мне показалось знакомым его лицо. Голодная и отупевшая, все время находившаяся в полудреме, некоем потустороннем мире, я так и не смогла ничего вспомнить. Ни на двадцатиминутной прогулке, ни в битком набитом сарае.

Я очнулась позднее, когда кто-то выкрикнул мои имя и фамилию. Их произнесли даже несколько раз. Очнувшись в поту и страхе, услышала: «Ида Фальковская! Следуй за мной!» Пошла вслед за солдатом к выходу. Он свернул за угол сарая, повел меня безлюдным двором. Запомнились свалка да бетонная серая стена, протянувшаяся вдоль полуразрушенного завода.

Казалось, мы идем бесконечно долго. Наконец я увидела того молодого лейтенанта, столь пристально разглядывавшего меня на станции. Он сказал несколько слов провожатому. Солдат отошел в сторону, присев на поваленное дерево, закурил. И вдруг я узнала этого парня. Он учился со мной в одной бухарестской школе, окончив ее годом раньше. А жил неподалеку от нас, на соседней улице.

— Ида, — негромко произнес лейтенант, — похоже, ты узнала меня. У нас нет времени на школьные воспоминания. Сегодня ночью всех евреев вывезут в Польшу. Но до этого, буквально через час, пойдет автомашина с ранеными на Бухарест. Я сопровождаю их, поэтому и для тебя найдется место. Если в дороге случится проверка, запомни — ты румынка, моя двоюродная сестра, сестра офицера. Это уже отмечено в сопроводительных документах. А сейчас переоденься, приведи себя в порядок. На все не более пятнадцати минут…

Не помню всех деталей, я машинально проделала то, что он велел сделать. Умыла лицо и руки в расположенном рядом ручье, надела чужое летнее платье и, собрав спутанные грязные волосы в пучок, спрятала их под модной широкополой шляпой. Хотя первое лето войны выдалось очень жарким, меня то и дело трясло от страха, тело покрывалось холодным потом.

Михай (так звали моего спасителя) усадил меня на переднее сиденье, у окна. Дорога была ужасной. Раненные на Восточном фронте румынские солдаты, напившись (вина было вдоволь), ругались, орали патриотические и фривольные песни. Я никак не могла прийти в себя, когда один из них обратил внимание на мое хмурое лицо, постоянное молчание.

— Не знаешь румынского? — подозрительно спросил он.

— Как я могу не знать родного языка? — нашла в себе силы ответить я. — Просто укачивает, устала от жары…

— Такой красавице надо петь с нами! Подними боевой дух парней, защищающих родину от коммунистов. — Пришлось включиться в нетрезвый хор, славить «великую Румынию», немецких друзей. Сама не знаю, как смогла все выдержать и улыбаться, когда хотелось расплакаться от страха. На всю жизнь запомнила я эту поездку.

Границу, которой уже фактически не существовало, мы пересекли после полудня. Вскоре въехали в шумный оживленный Бухарест. С хорошо одетыми людьми на улицах, знакомыми магазинами, столиками кафе на тротуарах. Родной город произвел на меня странное впечатление, я словно оказалась на другой планете. Не верилось, что в каких-нибудь трехстах километрах отсюда идет война, гибнут люди, и где-то там, под Херсоном, остался мой муж. Возможно, Суля погиб в окружении. Остановив машину на знакомом с детства перекрестке, Михай высадил меня, обняв как сестру, приветливо помахал рукой. Минутой спустя автобус скрылся за поворотом. До сих пор у меня перед глазами — дребезжащая голубовато-серая машина, в которой я добралась до дома.

После войны я искала уже двух мужчин — Сулю и Михая, моего спасителя. Но поиски, запросы ни к чему не привели, оба сгорели в пламени войны. А в 51-м я уехала из Румынии в Израиль, тут вновь вышла замуж. Так и прошла жизнь.

Когда Ида закончила свой рассказ, в комнате воцарилось молчание. Тогда я достал фотографию, запечатлевшую Иду с моим дядей в предвоенном 40-м году. Тетя надела очки, какое-то время пристально рассматривала ее.

— Такой у меня нет, — со слезами на глазах произнесла она. — Помнится, была, конечно, но затерялась. Там, под Херсоном, в окружении.

Благородство и истинно мужская доблесть молодого румынского офицера, с риском для себя спасшего еврейскую девушку, заслуживают того, чтобы о них знали все. Да, были Бабий Яр, Освенцим и Бухенвальд. Но тем и живо человечество, что на земле во все времена были и будут такие, как Михай».

— Теперь историю Иды в Израиле знают многие, — закончил Анатолий. — Вернувшись домой, я написал о ней в материале, посвященном Дню Победы над фашизмом. Позже статью напечатали в двух израильских газетах и представили в Музее холокоста Яд Вашем, что в Иерусалиме.

44

Начало светать. Над ровной гладью серебрящейся в ранних солнечных лучах реки появилась розоватая полоса, когда по улицам Тригорска промчались три автомашины. Две легковые — передняя и задняя, были автомобилями сопровождения с бойцами СОБРа, между ними в зарешеченном автобусе для перевозки заключенных находился Дамзаев. Он лежал в наручниках на полу, кисть террориста соединялась стальной цепочкой с карабином на поясе охранника, тяжелый ботинок которого, упираясь в спину меж лопаток, прижимал лежащего к полу.