Книга Этюд в черных тонах - Хосе Карлос Сомоса

Мы разом замолчали. Скомканные черты ее хмурого лица как-то помягчели в свете газовой лампы. От тягостной паузы нас избавила Сьюзи:

— Вы вправду думаете, что кто-то… ну вы понимаете… кто-то… за… нищими?

— Сьюзи Тренч, это же очевидно, — отрезала миссис Мюррей.

— Говорят, мистер Икс из-за этих смертей впадает в беспокойство, — как бы невзначай заметила старшая сестра.

— А кстати, Энни, — улыбнулась мне Сьюзан, — как у тебя дела… с ним?

Слово перешло ко мне, и я неожиданно для самой себя выкрикнула:

— Ты имеешь в виду мистера Икс? Да это самый грубый, капризный и чванливый тип, с каким мне только приходилось иметь дело, не говоря уже о его привычке вечно совать нос куда не следует!

И снова над столом нависло молчание. Даже миссис Мюррей на время перестала жевать и сидела с отвисшей над тарелкой челюстью. Потом послышалось неуверенное хихиканье.

— Тебе не обязательно кричать, чтобы сообщить нам об этом, Энн, — с упреком высказалась старшая сестра.

— Он тебя уже окончательно довел? — спросила Джейн Уимпол.

— Но Энни просто железная! — подбодрила Нелли Уоррингтон. — Смотрите, как она держится!

Беседа наша вскоре завершилась. У Нелли появились бесплатные билеты на спектакль труппы «Коппелиус» в театре «Милосердие» — она выиграла их в лотерею для покупателей печенья «Мерривезер», но с кем же ей было пойти? А Джейн Уимпол имела право на свободные полдня, так что Нелли отдала билеты ей. Спектакль, вообще-то, был не из самых приличных. Позволят ли ей пойти? Сестра Брэддок загадочно улыбнулась: это решать доктору.

В тот вечер я была довольна собой и, застилая постель для мистера Икс, ожидала от него какой-нибудь реакции на мою вспышку. Он долго молчал, но наконец я услышала его голосок:

— Как прошло вечернее заседание Медсестер-за-Чаем, мисс Мак-Кари? Сегодня мной овладела лень, и я решил не отправлять Джимми…

В ответ я сухо пролаяла: «Спасибо, хорошо!»

Возможно, он и сумасшедший, но дьявольски хитер.

Рекламная интермедия «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“!»

Сэр Джордж Эрпингейл заперся на ключ у себя в кабинете и поглядывает на настольные часы.

Он улыбается, потому что тревога его нелепа: прошлой ночью сэру Джорджу приснилось, что сегодня, когда пробьет двенадцать, он умрет. Какие глупости!

Часы на столе — настоящий «Генри Марк» из черепахового панциря, с музыкальным боем, подарок от трех его дочерей на пятидесятипятилетний юбилей. Циферблат обрамлен золочеными листиками, это настоящая филигрань. Судя по точным стрелочкам, до полуночи остается шесть минут.

Сэр Джордж не понимает, отчего его так тревожит этот нелепый сон; в нарушение многолетних привычек он отпустил прислугу и заперся в своем роскошном кабинете в семейном особняке на Кавендиш-сквер в Лондоне. И вот мы видим его в роскошном кабинете, в роскошной беспричинной панике, в странном ожидании, когда же стрелки роскошных часов укажут роковой момент.

Какой же я дурак! Вот, разнервничался. А ведь известно: когда ты сам себе говоришь, что не хочешь на что-нибудь смотреть, так сразу и начинаешь смотреть. Ты говоришь себе, что ничего страшного не случится, и тогда сразу же чувствуешь кожей холодный пот, который окутывает тебя как саван. Ты решаешь думать о чем-то другом, но мысли твои — это наполненный гелием шар, который летит сам по себе, и только в ту сторону, о которой ты не хочешь думать.

Почему бы тебе не признать это, Джордж? Ты суеверен. Так сказала бы ему супруга, если бы она находилась сейчас в кабинете и если бы он рассказал ей, что случилось. Но леди Сузанна спит этажом выше, пребывая в мире и неведении, а вот сэр Джордж сидит за своим столом, в халате и домашних туфлях; белые бакенбарды обрамляют лицо, отвердевшее под тяжестью несбывшихся надежд и лысины, очки сидят на кончике носа, как будто сэр Джордж собирается подбить баланс или выписать чек. Однако он просто сидит и ждет, немного удивляясь самому себе.

Да, я признаю. Но скажите мне, ангелочки, — кто из коммерсантов в этой стране хоть чуточку не суеверен? Во что мы верим, помимо Господа, ее королевского величества и неоспоримо высокого предназначения этого трона королей, этого острова скипетров? Все мы, кто больше, кто меньше, нуждаемся еще в каком-то подтверждении, в линиях на руке, в предсказателях, в цыганских картах, в оракуле. Не говоря уже о театре, в котором нуждаются все. Поправьте, если я не прав, ангелочки.

Тебе остается только пять минут, Джордж.

Сэр Джордж сосредоточивает внимание на большом плакате, висящем на стене над камином, — это самая известная реклама печенья «Мерривезер»: длинная гирлянда через весь лист, посередине на ней висит печенье, а по бокам изображены двое ребятишек. Под гирляндой — буквы с завитыми хвостиками:

МЫ СЧАСТЛИВЫ, ПОТОМУ ЧТО ЕДИМ «МЕРРИВЕЗЕР»!

Дети с толстыми щечками смотрят на сэра Джорджа большими голубыми глазами. Суеверный? Ну и пожалуйста, конечно же да. Сэр Джордж дошел уже до того, что иногда во взглядах «ангелочков» (так он их называет) ему чудится одобрение его коммерческих операций. Он смотрит на них, и, хотя никогда их не слышит, он кое-что представляет. Джордж. Мы принесли тебе. Новость.

Чуть меньше года назад он и ангелочки еще были счастливы и ели «Мерривезер». Джордж заводил знакомства на скачках в Аскоте и посещал самые дорогие подпольные представления, которые зачастую невозможно было повторить с участием той же актрисы. Однако ряд неудачных биржевых операций и безжалостная конкуренция других кондитерских фабрик раскрошили Великую Печеньку, на которой держалось все дело, десять лет назад приобретенное сэром Джорджем у семейства Мерривезер из Портсмута.

Не будем произносить это ужасное слово.

Нет, пока что нет.

Мы не скажем «разорение». Нет, Джордж. До этого еще далеко. Ради бога!

Две минуты.

Но может и произойти, такое действительно случается. И это будет не первый случай. Знакомое имя, из семьи наподобие твоей, — и вдруг ты читаешь его в списке банкротов, публикуемом в «Лондон газетт». В Англии банкротство — это преступление. Запрещено быть неудачником (суеверие?), запрещено проигрывать. Многие из разорившихся дельцов попадают в тюрьму. Ты превращаешься в зачумленного преступника. Но сэр Джордж готов на все, лишь бы такого не произошло.

На все — вы слышите, ангелочки? На все.

Тик-так.

Убытки уже начинают настораживать — сэр Джордж ловит платком капельку пота, — но не случилось ничего, чего нельзя было бы поправить одним резким поворотом руля. Игра на бирже закончилась плачевно, тут уже ничего не поправишь (теперь, ангелочки, я в этом разбираюсь лучше). Но остаются ведь и другие возможности, кроме прыжка в пропасть: продать предприятие, продать этот особняк на Кавендиш-сквер и перебраться в более скромный и древний семейный дом в предместье Портсмута (что, естественно, означало бы медленное разорение инкогнито. Пропасть из списков приглашенных на праздники. Перестать быть сэром Джорджем, чтобы превратиться в «этого Эрпингейла, которому пришлось все продать». И хотя он и не попадет в тюрьму за долги, его имя будет стерто из золотого списка славных мужей. Джордж Эрпингейл, сделавший себя сам, начинавший как деревенщина и поднимавшийся ступенька за ступенькой, вновь будет позабыт с наступлением плохих времен, последних лет, зимы его тревоги)…[10]или, наконец, продать… Продать даже…