Книга Высшая степень обиды - Тамара Шатохина

– Почему ты не захотела разменять квартиру? – спросила я. Похоже, она собиралась с силами, чтобы войти. Нужно было дать ей это время.

Мама охотно ответила:

– Это квартира его родителей, вернее – матери. Так и я не бездомная, зачем бодаться только из-за идеи? Нервы дороже, я и постаралась, чтобы с малыми потерями. Ну, что ты встала? Пойдем?

Мы поднялись на третий этаж, остановились у двери, и я попыталась еще раз:

– Может, все-таки – я?

Она решительно нажала кнопку звонка и уставилась в дверной глазок. Из-за двери послышались неспешные шаги, замерли возле нее... Щелкнул замок и дверь широко распахнулась. В дверном проеме стоял папа – в темных спортивных штанах и широком пуловере, давно уже переведенном в разряд домашних. Выглядел он не так уж плохо, и я легонько выдохнула. Только мазнув по мне взглядом, он уставился на маму и протянул:

– Т-тома…? Ты-ы в-в…?

Еще постоял, напряженно вглядываясь в ее лицо, потом медленно качнул головой и отступил в глубину прихожей, махнув нам рукой – входите. А сам отвернулся, будто уже увидел все, что должен был. Мама молча прошла первой и стала разуваться, а я остановилась возле папы и прошептала:

– Папа? Здравствуй.

– Зд-д… – прикрыл он глаза и замер, не двигаясь. Я подошла и обняла его за пояс. Почувствовала, как он притянул меня к себе, обхватив за спину, и прижался губами к моим волосам. Его грудь, к которой я прижалась щекой, несколько раз дернулась, потом приподнялась – он глубоко вдохнул, но не сказал ничего. Просто гладил меня по голове.

Я услышала мамины шаги – она ушла в гостиную. Папа замер и тихонько отстранив меня от себя, заглянул в глаза. Я отвела их, пожав плечами – ничего не знаю. И много дала бы, чтобы оказаться сейчас в другом месте и не мешать их разговору. Хотя, какой тут разговор? Он еле тянет слова.

Папа осторожно отодвинул меня и прошел вслед за мамой. Когда я сняла куртку, разулась и вошла в комнату, он уже сидел за компьютером и стучал по клавиатуре – на экране рисовались слова и фразы. Мама стояла за его спиной и смотрела туда. Папа допечатал и замер, не оглядываясь. Мама отошла и молча постояла, сцепив руки, потом ответила:

– Звонила Ольга и сказала, что ты чуть ли не при смерти, и некому выносить за тобой горшок. Мне просто любопытно – ты же говорил почти нормально? Да – заикался, конечно, но не до такой же степени!

– Это может быть от волнения, – подсказала я, – даже здоровые, бывает, заикаются когда сильно волнуются.

– В-вы кушать буд-д… – обозвался вдруг папа.

– Не откажемся, – согласилась мама, – а готовила наша молодуха? Познакомишь нас со своей мечтой?

– Т-тома… суп. Я сам, – поднялся папа и ушел на кухню.

– Мама… может, не нужно сейчас? – прошептала я.

– А когда можно? – удивилась она, – я вообще могу уйти, чтобы ненароком не обидеть его. Судя по всему, тут все хорошо – чисто, наготовлено, кругом порядок – чувствуется женская рука. Зря мы с тобой сорвались – глупость получилась. Ну, так что? Попробуем молодухину стряпню?

– Он же сказал, что сам.

– Не смеши – он яичницу не жарил ни разу. Суп… Я ухожу, Зоя, поеду к Васильевой – мы давно не виделись. А вы пообщайтесь, поговорите. Если не помешаешь здесь и захочешь – заночуй. Созвонимся завтра. Игорь, я ушла! – крикнула она в сторону кухни.

– Нет, – встал папа в дверях, – ост-танься. Я од-дин. Д-давайте – суп, – махнул он рукой в сторону кухни и прошел туда опять.

Я посмотрела на маму и почему-то спросила:

– Тебе не плохо?

– Что ты? Мне замечательно, – повернула она ко мне бледное лицо и тихо сказала: – Ненавижу его, Зоя. Что я вообще здесь делаю? Меня выставили отсюда, а я приперлась. Я что – супа не найду где поесть?

Папа вошел в комнату, подошел к маме, взял ее за руку и повел на кухню. Мне показалось – она шла, как в ступоре. Я растерянно присела на диван. Совершенно не представляла, что мне делать. Хоть бери да молись… «о непотоплении» за неумением чего-то еще – ага... точно.

– З-зоя!

Ну вот… На кухонном столе стояла плетеная хлебница с аккуратно порезанными кусочками черного хлеба, солонка, мельничка-перечница и две пустые миски. Мама уже сидела за столом, а папа наливал половником из кастрюльки суп в третью миску. Осторожно поставил ее перед мамой и подмигнул мне:

– Я сам. Т-тебе…?

И будто проглянуло солнышко, промелькнуло привычное выражение его лица, глаз... В ответ и я расплылась в улыбке:

– Да, только немножко.

– Надо, – поставил он передо мной почти полную миску и, покачав головой, обвел взглядом мою фигуру. Мама рядом со мной дернулась.

– Ничего странного, что худая – у зятя тоже своя молодуха… Прости, ради Бога, Зоя! – подхватилась она и, проскользнув мимо меня к двери, выскочила в коридор. Папа сразу же двинулся следом и прикрыл за собой дверь.

Я сидела с ложкой в руке и тупо смотрела туда, прислушиваясь к звукам, что доносились из прихожей:

– Да ты что?! Верю-верю, я вообще такая… да отпусти ты!

Потом было невнятное бормотание папы и мамин вскрик: – Правда? И когда? До или после тех слов?

И опять он пытался что-то сказать ей. А мне казалось – я чувствую сейчас вместе с ней. И страшно становилось за них обоих. Не нужно было… пускай бы она ушла. Потом я что-нибудь придумала бы. А сейчас она просто не сможет, не выдержит – уже не выдержала. Она же не в состоянии не то, что выслушать, а даже видеть его – как он этого не понимает? Только сильнее испортит все.

Бездумно зачерпнув ложкой, я потянула ее в рот и распробовала – вкусно. Куриный суп с мелко порезанной картошкой и крохотной вермишелью, а зажарка луком делалась на сливочном масле с чуть подрумяненной мукой – отсюда такой знакомый вкус. Оранжевые колечки морковки, зелень петрушки… Мама всегда готовила его именно так и я тоже.

В прихожей хлопнула дверь. Я замерла и отложила ложку. Папа вошел и сел за стол рядом со мной – там, где сидела мама. Смотрел в нетронутую миску с супом…

– Вкусно, папа. Ты очень хорошо готовишь. А кто убирается в доме?

– П-приход-дящ… Зоя, это п-правда?

– Да, – вдруг перестала я жалеть его и даже почувствовала что-то абсолютно противоположное. Помолчав, спросила: – Почему вы так, папа? И где сейчас твоя мечта?

– Уш-шла… – кивнул он на дверь, покачал головой и заплакал. Я сидела тихо и не мешала. Всю почти ночь перед этим я изучала информацию об инсультах, и там было сказано, что эмоциональный фон после них может прыгать, как заяц. Мужчина может стать вот таким плаксивым, а женщина агрессивной и подозрительной – бывает по-разному.

В слезы раскаянья почему-то не сильно верилось – слишком жестокими были те его слова. А вот понять, куда делась его новая любовь и мечта хотелось. И вообще… ширилось внутри и поднималось непонятное – захотелось сделать ему больно, еще больнее… чтобы почувствовал – как оно мне, чтобы узнал там – в своем море…