Книга Инферно. Последние дни - Скотт Вестерфельд

— Я могу пойти туда просто без очков. Ну не буду ничеготолком видеть, какая разница?

— Чушь! Контакт глаза в глаза очень важен для тоговпечатления, которое ты производишь. И я не хочу, чтобы ты натыкалась напредметы искусства.

— Она фотограф, мама. По традиции фотографииразвешивают на стенах; «наткнуться» на них невозможно.

Типично для матери. Обычно именно ее всегда приглашают натакие мероприятия, но она никогда не дает себе труда сходить в Интернет, узнатьхоть что-нибудь о художнике. И это можно рассматривать как удачу, надополагать. Взгляд на список приглашенных обнаружил бы подлинную причину того,почему я захотела пойти.

— Хватит увиливать, Перл. Я знаю, ты сможешь.

— Откуда тебе это известно, мама?

— Потому что я ношу контактные линзы и то же самоевсегда делал твой отец. У тебя это в генах!

— Замечательно! Очень вам признательна за гены,требующие тыкать пальцем в глаз. Не говоря уж о генах плохого зрения.

Я посмотрела на крошечные линзы, уже почти высохшие и выглядевшиебритвенно-острыми на кончике пальца. И представила себе всех своих пещерныхпредков, запихивающих в глаза камни, прутья и даже не помышляющих о том, какаярасплата за это ждет тысячу последующих поколений и, в частности, меня, которойтребуется выглядеть хорошо на открытии арт-галереи.

— Ладно, парни, это ради вас.

Я сделала глубокий вдох и как можно шире раскрыла левыйглаз. Когда палец приближался к нему, маленький прозрачный диск все рос и рос,пока не заслонил все, растворившись в приступе мигания.

— Она там? — спросила мать.

— Откуда, черт возьми, мне знать? Открывая то одинглаз, то другой, я, прищурившись, смотрела на себя в зеркало.

Расплывчатая Перл, ясно различимая Перл, расплывчатая Перл,ясно различимая Перл…

— Думаю, она на месте.

— Видишь? — сказала мать. — Пара пустяков.

— Может, и один пустяк. Все, отправляемся.

Я ссыпала новую косметику в новенькую, с иголочки, сумочку;ее серебристая цепочка мягко мерцала в «расплывчатом» глазе.

Мать нахмурилась.

— А как же вторая?

Я снова по очереди зажмурила глаза — расплывчатая мать, ясноразличимая мать — и пожала плечами.

— Извини, мама. Для этого у меня явно не хватает генов.

Хватит и половины — пока я могу распознавать лица.

На улице Элвис устроил целый спектакль по поводу моегонового облика. Делал вид, что не узнает, пытался вогнать меня в краску. Чемстарше я становлюсь, тем больше он прикладывает усилий, чтобы я чувствоваласебя десятилетней. В последнее время ему это катастрофически хорошо удается.

Странно, однако, что ко времени нашего прибытия в галерею ячувствовала себя на все двадцать пять. Когда Элвис распахнул для меня дверцу,не было никаких камер, но зато обнаружился парень с пюпитром и наушниками, адругие любители искусства проносились в дверь, оставив своих телохранителей наулице. Толпа внутри щебетала и позвякивала… в этом было что-то почтитеатральное.

Что бы ни происходило, в Нью-Йорке по-прежнему открывалисьгалереи, и цивилизация по-прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, вкостюме и в образе. Готовая очаровывать.

Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобыотделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно неузнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценариюЭлвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий«Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра?»

И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.

В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под темнеубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства.Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще разнапоминая всем, что я ее дочь.

Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонныкоторого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где ещепредставитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?

Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлинымвзглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром вИнтернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, явосхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.

Итак, я ждала…

Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.

Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи нематериализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка,игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустоеместо». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.

Мне всегда хотелось понять, как так получилось, чтоединственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мирвокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью еесуществования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самыйфотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», былтакже самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новыйзвук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» — не крупные коммерческиегруппы, но дерзкие и свежие вроде нашей.

Это был прекрасный случай — типа того, который свел меня иМоса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяввторой бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и неузнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьбаподшутила надо мной?

Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискиваетгруппы в каком-нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгалмне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом — фактически жизньмоей матери может пойти прахом…

Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустойстакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, которыймать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовинурасплывалось, или из-за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но япочувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.

Требовалось срочно привести себя в чувство.

Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда,где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии:блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс.Драматичные, по-своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, какбудто вы вот-вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмона стене, если ты и так видишь его повсюду?