Книга Дух геометрии - Алиса Ханцис

В греческом дворике, высоком и светлом, как зимний сад, детям понравилось больше, чем в залах. Искусно вылепленные боги и богини в тяжелых складчатых хитонах, должно быть, казались им окаменевшими великанами. А возле портика с кариатидами произошло то, чего Зоя так долго ждала.

– А им не тяжело? – подала голос Леночка; она стояла запрокинув голову, и трудно было понять, к кому она обращается. Но Зоя втайне надеялась, что вопрос адресован ей.

– Конечно, тяжело, – встрял Максим. – Вон, им даже руки отрубили, чтобы не могли эту крышу сбросить.

– Уродины, – заключила девочка, имея в виду не то безрукость, не то отбитые носы.

Зое и самой стало немного стыдно за их неприглядный, изъеденный временем облик. Вот если бы дети увидели ее любимых питерских красавиц! Где она встретила их – на Литейном или, может, на Невском? Начинался дождь, и она, чуть не плача, бежала по незнакомым улицам, то и дело сворачивая в какие-то глухие дворы. Как она появится сейчас перед всеми – опоздавшая, мокрая, расстроенная? Тут сверху хлынуло, как из душа, и Зоя нырнула под ближайший карниз. Он был узким, так что приходилось жаться спиной к дверям, готовым в любой момент распахнуться. Зоя забилась в самый угол у колонны и с тоской заглянула в беспросветное небо. Тут-то она и увидела их. Невероятно легкие в своих каменных одеждах, кариатиды будто парили в воздухе, безмятежно улыбаясь ей сверху. Казалось, их обнаженные руки, налитые нечеловеческой силой, не дают тучам опуститься и раздавить ее. «Всё будет хорошо», – отчетливо прозвучало в голове. Она почему-то сразу поверила им, поверила, что всё обойдется, что никто не будет ее отчитывать, как маленькую, и вечером она уснет счастливой, потому что завтра – долгожданный Эрмитаж.

Потом, пять лет спустя, когда жизнь утекала из нее в набухающую теплым ватную повязку, она вспоминала склоненные к ней девичьи лица. Что помогло ей тогда – попытка вернуть это чувство защищенности? Неумелые молитвы, которые она посылала куда-то в угол палаты, затянутый густой шевелящейся тенью? Никто не смог бы сказать наверняка. Но когда Яся принесла ей в передачке журнал, заложив одну из страниц запиской: «Мама, смотри, Ренессанс!», она вздрогнула. Четыре фигуры в кокетливых драпировках, безрукие, ясноликие, одинаковые, как близнецы, держали на головах затейливо украшенный балкон. «Зал кариатид в Лувре» – было написано под фотографией. Пышнотелые привратницы эпохи Анри Второго мало напоминали своих воздушных питерских сестер. Однако Зоя, вернувшись домой, повесила журнальную страничку над кроватью, как оберег. Она всегда умела читать тайные знаки, и голос Леночки, стоявшей сейчас перед портиком Эрехтейона, рассеял ее последние сомнения. Всё обязательно будет хорошо.

Перед тем, как идти в заветный зал номер семь, она решила сводить детей в Итальянский дворик. В самом деле, лучше им сначала почувствовать пластику, увидеть, как бесплотная, костяная красота готики оттеняет животную мощь конных статуй пятнадцатого века, с их натянутыми жилами и буграми мышц под бронзовой кожей. А потом, вернувшись к картинам, они уже без труда заметят переход от Средних веков к Возрождению. Так она думала, уверенно шагая во главе своей маленькой процессии. У парадной лестницы, огороженной по случаю выставки веревочным барьером, стояли два больших красочных щита, и она невольно задержалась, чтобы рассмотреть их. Это были фрагменты всё той же картины с обложки буклета: справа юноша с факелом, слева – двое отставших детей. Теперь, в этом плакатном формате, их лица казались почти уродливыми: искривленные беззвучным криком рты, пустые глаза под низкими лбами. В них было что-то от брейгелевских слепцов, которые так напугали ее однажды. Кто мог рисовать такое в салонном восемнадцатом веке? Зоя поняла вдруг, что не хочет знать. Ей будто шепнули на ухо: не думай об этом, – и она подчинилась, как всегда подчинялась бессознательным порывам. Остановившись на миг, махнула рукой Вите с детьми: ну же, скорее, нам еще столько нужно посмотреть! У входа в Итальянский дворик она еще чувствовала смутное беспокойство, но потом и оно растворилось. Осталась только радость, чистая, как колодезная вода.

18

Серый матерчатый купол, натянутый над бассейном, снизу казался огромным, как небо. От долгой неподвижности я начала замерзать, но мне нравилось лежать так, покачиваясь на слабеньких волнах, и слушать убаюкивающее, как белый шум, подводное гудение. Не надо было никуда спешить – по крайней мере, еще полчаса. Не надо было думать, хотя всё равно думалось: об учебе, о мелких заботах, о вчерашней прогулке в лесу у подножья горы Веллингтон. Я закрывала глаза и видела тропинку, прорезающую светлые мелколиственные заросли, слышала шум водопада, и даже теплый травяной аромат, казалось, пробивался сквозь едкий запах хлорки. Тропинка уходила далеко вверх по склону. Будь у меня машина, можно было бы бродить там весь день, до самого заката, не думая о том, что пропустишь последний автобус. Надо все-таки пойти учиться вождению, иначе я так ничего здесь и не посмотрю. Это всегда был самый навязчивый мой страх – не успеть. А ведь прошло уже почти три месяца с моего приезда. Слишком часто я замираю от случайного звука или знака, от сходства, от напоминания; слишком много мечтаю, лежа в постели без сна. А утром встаю разбитой, и нет больше отрезвляющего холода в комнате, чтобы меня расшевелить.

Волны стали сильнее, и я открыла глаза. Было уже без четверти. Пловцы один за другим выходили из бассейна – лоснящиеся, довольные. Я потянулась следом, на ходу стряхивая с себя, вместе с каплями воды, сонливость и оцепенение. Из шкафчика в раздевалке достала пакет с полотенцем – я так и не привыкла оставлять вещи на скамейке, как делали другие. Нащупала в сумке мобильник, чтобы проверить, не было ли пропущенных звонков. Посветлевший экран сообщил о новой СМС-ке. «Привет. Завтра публичная лекция про карты в универе, 5:30 вечера. Берни». Я попыталась вспомнить студента с таким именем и лишь потом сообразила, что так звали водопроводчика. С ума сойти, он до сих пор помнит обо мне. Как-то узнал про эту лекцию; неужели тоже хочет прийти? Я ответила уклончиво, чтобы не втягиваться в диалог и не выглядеть при этом грубой: «Звучит отлично, спасибо». По правде говоря, это вторжение меня не рассердило. Я бы ужасно хотела получить сообщение с незнакомого номера, пусть и другого. Бывают ведь в жизни чудеса?

Дождь лил стеной, заслоняя коробки университетских корпусов. Я подумала, что в такую погоду мало кому захочется ехать на лекцию, пусть и бесплатную. Однако парковка у студенческого центра оказалась забитой. Внутри царило оживление; мягкий свет с потолка разгонял заоконную мглу. Лица вокруг были в основном молодые – после концертов это сразу бросалось в глаза. Студенты, по обыкновению, сидели на полу, застеленном серым ковролином. Люди постарше коротали время, разглядывая абстрактные полотна на стенах фойе. У бачка с питьевой водой стояла небольшая очередь; двое пожилых джентльменов чинно ждали, пока широкоплечий крепыш наполнит свой стаканчик. Эта джинсовая спина показалась мне знакомой, и точно: кривое зеркало бачка отразило бульдожью челюсть водопроводчика. Странно было ожидать, что он не придет. Я бы успела смешаться с толпой, но ведь это глупо – бегать от него, как девчонка. В конце концов, не так уж он и навязчив.