Книга Только люби - Лана Черная

Белые волосы волнами растеклись по небольшой подушке, на лице вместо жуткой маски — безмятежность. Ресницы чуть подрагивают, а на скулах — румянец, разукрасивший ее мягкую кожу жизнью.

— Как она? — просевшим голосом.

— Хреново, — Милка вздыхает и плечом к моему прислоняется. — Ей бы к хорошему психологу сходить. Могу номер дать. Хотя у тебя свой есть. Котову позвони.

— Котову? На кой? — хмурюсь.

Милка кивает, вынимая у меня из пальцев тлеющую сигарету. Крутит ту в пальцах, но не курит. Подходит к столу и сминает ее в пепельнице.

— Ребенка вот жду, — говорит словно между прочим.

— Поздравляю, — хотя в голосе радости ни на грош. Но сегодня день такой непростой. Не до радости. — Райский в курсе?

Отрицательно качает головой.

— Он весь там, в больнице. Ему сейчас не до меня. Но я, - останавливает мою попытку что-то сказать, - я понимаю. Отец все-таки.

— Говно он, а не отец. Забирай его оттуда, иначе угробит наш благородный Пеле себя там.

Милка вздыхает, но отвечает совсем не то.

— Я видела ее снимки, — бедрами опершись о край стола. — Читала медкарту. Нет у нее никаких симптомов эпилепсии. Со специалистами консультировалась. У нее последнее КТ мозга сделано полгода назад и никаких изменений. При эпилепсии всегда происходят изменения в мозгу, а здесь – полный порядок и ясный ум. Понимаешь?

Качаю головой. Нихера я не понимаю. Если это не эпилепсия, то что?

— Я не психолог, Стас, — морщится она под моим пристальным взглядом. — Но могу предположить, что это флешбэк у нее так проявляется.

— Что за херня? — достаю из пачки новую сигарету, чиркаю зажигалкой.

Но так и не прикуриваю, потому что Милка вдруг спрашивает:

— Ты знал, что ее избили девять лет назад?

И мир рушится, погребая под своими обломками остатки моих сил. Сажусь на пол, затылком упираюсь в стену. А взгляд намертво пришит к личику той, что однажды выпотрошила меня, как мясник тушку. Засунула внутрь гранату, а чека осталась в ее ладошке. Бах...и пиздец...

… — Ты нихера не понимаешь, — бросаю брату, швыряя в сумку самое необходимое. Школу я закончил, белоручкой никогда не был и любимую женщину смогу обеспечить. Тем более, что с пятнадцати лет сам зарабатываю. — Мне плевать, сколько ей лет и сколько у нее детей. Люблю я ее.

— Любишь… — эхом отвечает брат. Напрягаюсь. Не нравится мне его голос. И взгляд. Я такой взгляд у него видел только, когда он свою жену с любовником застукал. Хорошо, что я тогда с ним был. Иначе, Миха точно убил бы ее. — А она тебя любит?

— Да, — даже не задумываюсь над ответом, потому что знаю — любит.

Такое не сыграешь. А она вся дышит  любовью ко мне, рядом со мной. Моя девочка. Моя Ева.

Чувствую, как губы растягиваются в улыбку и в груди растекается что-то невыносимо теплое и хрупкое, как крылышки бабочки.

— Любит… —  повторяет Миха и достает из внутреннего кармана конверт, швыряет на кровать рядом с сумкой. Пухлый конверт, из которого веером рассыпаются пестрые снимки. Но мне плевать на них.

Я смотрю  на часы: без четверти семь. И там, где было тепло минуту назад, лёд сковывает внутренности. Ева должна была прийти полчаса назад. Страх обнимает затылок костлявыми пальцами.

Достаю из кармана телефон, набираю номер. Трубу я ей купил, когда Дан в больницу попал, чтобы она всегда на связи со мной была. Потому что хер ее за три недели так ниразу и не появился в больнице. И хорошо, иначе костей в его теле точно стало бы меньше.

В ухе звучат длинные гудки. Один, второй, третий…

Я хочу набрать снова, но прилетает смс: «Забудь меня. У меня семья. А все, что между нами было — грязно и неправильно. И я люблю Сергея. Прощай».

Но я всё равно набираю, а в ответ лишь голос робота.

— Блядь… — рычу, как дурак, набирая номер снова и снова.

Смотрю на брата, но тот лишь усмехается в ответ, мол, я же говорил.

Ну да, говорил, что все бабы шлюхи. Но не Ева...Не моя Бабочка…

Срываюсь с места. Мотор моего верного «Сузуки» рвет тишину летнего вечера. Сумерки окутывают город молочным туманом. Сбрасываю скорость у въезда во двор Евы, торможу, стягиваю шлем и подыхаю тут же. Потому что у подъезда моя Ева целуется со своим утырком-мужем. И льнет к нему так, словно готова трахнуться прямо на покосившейся лавочке.

— Сука… — шепчу, захлебываясь собственной кровью, потому что там, где должно биться сердце — огромная дыра размером с космос. И вьюга воет в ней дикими ветрами...

— Когда? — спрашиваю, выныривая из воспоминаний, и как пацан боюсь услышать ответ.

— Ее нашли в квартале от твоего дома утром восемнадцатого августа. Женщина возвращалась домой с работы…

Вечером семнадцатого августа моя Ева целовалась с мужем у подъезда. Семнадцатого августа она написала, что я нахер не нужен ей со своей грязной любовью…

А в то утро, когда она боролась за жизнь, я сбегал в армию. Знакомые отца помогли впихнуть меня вне призыва…

В то утро Данька прибегал на вокзал и я...я ничего не почувствовал, а он ничего не сказал. Не знал?

Спросить бы, а смысл? Прошлое не отмотаешь назад, как кинопленку. Не поставишь на паузу и не сотрешь. Единственное, что я могу — выяснить, что же произошло в том гребаном августе и убить каждого, кто сломал крылышки моей Бабочке.

Даже если одним из них буду я.

Глава 23.

Все болело так, словно по мне асфальтоукладчиком проехались. Причем не один раз.

Не открывая глаз, осторожно потянулась: мышцы ныли, по спине скатывались мурашки, но кости вроде все целы. И голова не болела, спасибо Стасу: поймал, не позволил упасть. И лекарство ввел. При себе носил. Неужели для меня? Зачем? Он же выгнал меня. Я же не должна была вернуться. Но вернулась и, кажется, Стас даже обрадовался. По крайней мере, смотрел так, словно только что получил долгожданный подарок от Деда Мороза, в которого давно перестал верить.

Только я снова все испортила.

Поморщилась и все-таки открыла глаза.

Незнакомое помещение освещала лишь настольная лампа. Все довольно просто и стильно. И просторно. Похоже, это кабинет. А судя по тому, что я его раньше не видела, значит, кабинет в клубе.

И хозяин сидел в кресле, запрокинув голову на спинку, и спал. Руки скрещены на груди, ноги на столе, меж бровей пролегла глубокая морщинка, а губы сжаты в тонкую линию. Даже во сне он был напряжен и готов к удару. Чьему?

Вздохнула тихо, осторожно села, опустив ноги на пол. Ступни коснулись теплого паркета. Размяла пальцы с опаской, на краю сознания ожидая судороги. Снова выдохнула. По напряженным мышцам струилось приятное тепло. Такое непривычное, потому что мои ноги мерзли всегда, сколько себя помнила.