Книга Джек на Луне - Татьяна Русуберг

Потрусил с кургана, уже кляня себя самыми последними словами. Какого хрена ты взялся ее жизни учить, придурок?!

— Вот и правильно, и пошел ты нафиг! — донеслось звеняще с макушки холма. — Фак тебя и твоего Якоба!

Я зло схватил велик, втиснул молящий о пощаде зад в седло и надавил на педали. Гениально, Джек! Умеешь ты строить отношения с девушками! В спину меня проводила колючая шишка.

Конец связи

Домой я заявился, как обычно, к ужину. А что? Выбора у меня было два: смотреть на Себастианову постылую морду или морально пинать себя по яйцам, шатаясь по окрестностям. Я предпочел самоистязание.

Кеды в коридоре постарался скинуть, не нагибаясь: в теле оказались мышцы, о существовании которых я и не подозревал — до сегодняшнего дня. Принюхался: опа, лазаньей пахнет! Ма расстаралась, сделала мое любимое блюдо. Поскакал весь радостный на кухню, и наткнулся на отчима. Не знаю, где была мать, но явно далеко, потому что этот подонок накинулся на меня, как с голодухи. Облапал всего, стоит, жопу тискает, а сам в ухо шепчет:

— Что, малыш, соскучился по папочке?

Ну я и послал его. Дергаюсь, вырваться пытаюсь, а он ухмыляется только:

— Посмотрим, — говорит, — ночью на башне, кто кого фак.

Тут слышу, мамины шаги на лестнице. Скот меня выпустил и сразу к духовке — типа весь такой в кулинарных делах. Я в гостиную рванул, успел на диван хлопнуться — только чтоб мама лицо мое сейчас не увидела. Сижу, в себя прихожу. Она там чего-то на кухне воркует: "Сева, Сева…". Короче, любовь и голуби.

Сели за стол. Я на своем месте — напротив отчима, мать рядом с ним. На тарелке лазанья соком исходит, а мне кусок в горло не лезет. Зато Себастиан уплетает за обе щеки да еще успевает мать обхаживать. То бедром к ней прижмется, то по коленке погладит, то рукой под подол скользнет — а стол-то прозрачный, куда мне глаза девать? В итоге уставился я на свечку — она как раз между мной и отчимом стояла. Получается, если через пламя смотреть, то вроде как его холеная морда в огне корчится. Будто эта сволочь в аду горит, как ему и положено.

Это меня успокоило чутка, хотя есть все еще не мог, ковырялся только в тарелке для виду. Тут ма такая объявляет:

— Сева, хочу с тобой поговорить кое о чем.

Я насторожился. Стал сразу вспоминать, где мог накосячить. А она:

— Понимаешь, вот ты пошел на работу. Сын на велосипеде катается целыми днями. Это, конечно, хорошо. Природа, свежий воздух. Но я-то дома одна. Конечно, я не скучаю. Дом большой, сад. Много дел. Но мне ведь тоже хочется поговорить с кем-нибудь, — она запнулась, подбирая датские слова. Себастиан терпеливо ждал, разве что в рот ей не смотрел. — Женька в школу скоро пойдет, уроки будет делать, я до него тогда совсем… — ма снова запнулась, но тут же нашлась. — Он занят будет. Вот я и подумала… Может, мне тоже чем-то заняться. На курсы пойти или в фитнес?

"Блин, допрыгался! — думаю. — Совсем мать забросил. Вот усвищет она на вечерние курсы кройки и шитья или там тайского массажа, а ты будешь тут отчима развлекать в полный рост!"

— Да я накатался уже, мам, — состроил умильную морду, просто примерный сын. — Теперь дома больше времени буду проводить и тебе помогать. Бесплатно!

— Это очень похвально, Джек, — Себастиан говорит серьезно, но во взгляде сквозит насмешка. Типа, что думаешь, не раскусил я тебя, засранец? — Но по-моему, твоя мама права. Общение и новые знакомства пойдут ей на пользу. Скажи, дорогая, — ма достается совсем другой его взгляд, любящий и нежный, — чем бы тебе хотелось заняться, и я найду подходящее предложение.

— Ну, я не знаю, — она смущенно поправляет салфетку. — Может, мне стоит на датский походить? А то я говорю плохо, а пишу еще хуже, с кучей ошибок.

— А по-моему, ты прекрасно говоришь!

Я успел отвести глаза, но надо было бы и уши заткнуть, чтобы не слышать, как они чмокаются. Минуть пять еще отчим с матерью препирались на эту тему, периодически прерываясь на поцелуи. В итоге я не выдержал.

— Я тут лишний, по ходу, — говорю.

Вилку бросил так, что она на пол загремела, и попер наверх.

— Женька, подожди! — ма рванула за мной, но Сева поймал ее за руку, забормотал что-то про ревность и какие-то комплексы. И она осталась.

Я лежал, пялясь в темноту, и старался думать о Лэрке. Это тоже было больно, но отвлекало от другого. Электронные часы на панели вертушки показывали 02:23. Может, Себастиан так и не придет? Может, они там с матерью наигрались, и ему теперь не до меня? Он же все-таки не порноактер на виагре. Может, он просто хотел поиздеваться, заставить меня очковать полночи, а сам и не думал меня больше трогать?

Но он все-таки пришел.

Все было почти, как в прошлый раз. Струнные, перкуссия, фортепьяно. Только теперь отчим позволил мне выпить вина. Даже довольно много. Я думал, если нажрусь, это притупит все. Так будет легче. Нефига.

Еще он показал мне видео "нашей первой ночи". Типа для разогрева. А потом снова все снимал. Я видел себя на большом экране в HD качестве и стереозвуке, но это был не я. Это нелепое безвольное существо не могло иметь со мной ничего общего. Я был совсем в другом месте. Вместо липкой кожи дивана подо мной — теплые мягкие иголки, спину щекочут маргаритки. Древние кости шепчут что-то из-под земли. Если дышать тихо-тихо и прислушаться, то можно разобрать, что они говорят. Если смотреть прямо в потолок, там можно увидеть небо, а в нем замершего в поисках добычи канюка.

Небо взрывается. Боль взрывается в животе. Я не могу дышать. В глазах чернота. Из нее раздается голос Себастиана, тихий, почти нежный:

— Где ты, Джек? Вернись ко мне. Иначе мне снова придется ударить тебя. Ты же знаешь, я не хочу причинять тебе боль.

И я возвращаюсь. И остаюсь с ним до конца.

Оставшиеся две недели до начала школы Себастиан брал меня на башню еще раз шесть. В выходные он развлекался с матерью и отсыпался, а в будни его должен был ублажать я. Однажды мне попалось на глаза снотворное, которое отчим подсыпал ма — случайно, просто искал пластырь в аптечке. Под дури взял и выбросил пилюли в сортир. В ту ночь я спал спокойно. Но на следующую мать снова пускала слюни в подушку, а я узнал, зачем отчим держит на столе в башне бутылку с водой. Не догадываетесь, нет? А Себастиан мне объяснил. На практике.

Если бить пластиковой бутылкой, наполненной на две трети жидкостью или чем сыпучим, скажем, песком, то следов не остается. Зато чувство такое, что вот-вот коня двинешь. Что все рвется внутри. Я потом сутки в кровати отлеживался, матери сказал, что грипп. Сева даже дал мне передышку. А потом ничего, оклемался. И все началось по-новой.

Напрашивается логичный вопрос: как я это выдержал, да? Я теперь думаю, тому несколько причин. Отчим ломал меня не сразу, а по частям, с осторожностью. Как будто я был хрупкой стеклянной вазой, и он каждый раз откалывал от меня по маленькому кусочку — то тут, то там. Незаметно меня становилось все меньше и меньше, я менял форму, становился другим. Но все еще оставался в глубине какой-то уголок, куда Себастиану очень хотелось добраться, только острые грани мешали. Это разжигало в нем интерес, но это и спасало меня — до поры.