Книга Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград - Борис Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Замыкающий шествие Следопыт, перед тем как скрыться за разлапистыми мечелистьями саговников, обернулся и помахал рукой. Чернявая девчонка около Казакова запрыгала, махая в ответ. Казаков задумчиво посмотрел на нее, повернулся и стал спускаться по шаткой и скрипучей лестнице, стараясь не касаться перил: бурая обезьянья кровь была отчищена небрежно. Не по-апрельски жарило солнце, какие-то мошки толклись в воздухе. Александр расстегнул куртку. Подумав, он расстегнул еще и две верхние пуговицы рубашки и, увязая во свежевспаханной земле, побрел к группке жизнерадостных землепашцев, устроившихся поблизости на перекур. Полчасика можно было отдохнуть.
– Мир дому сему! – Серега, настороженно улыбаясь, стоял в дверях прокуренной Валерьяновой каморки. – Что грустишь, командор?
– Мир входящему, – невесело усмехнулся Валерьян. – Опекать пришел? Брось, неблагодарное занятие.
Валерьян ничком лежал на кровати, пристроив под подбородок неимоверно грязную подушку, и смотрел в окно. Тупо. Бардак в комнате был жуткий, одежда и книги разбросаны по углам, а стол украшали во множестве консервные банки, переполненные окурками. Переступив порог, Серега запнулся о тяжеленный черный кирпич фолианта, по-видимому служившего вместо коврика.
– Плутарха вот читаю, – счел необходимым пояснить Валерьян. – Входи, коли пришел, садись, чай вот…
Чай в колонии был роскошью редкой, почти непредставимой, и Жуков не преминул принять приглашение.
– Самодержец снабдил. Из сердобольности, очевидно. Сердце у него широкое, мягкое… – еще раз прокомментировал Валерьян и вернулся к созерцанию стенки. Он замолчал надолго. Пристроившийся на табурете Серега, демонстративно-громко прихлебывая, пил остывший «чиф».
– Что скажешь, комиссар? – первым не выдержал Валерьян. Он шумно повернулся на койке, закурил и, пристроив голову на согнутую руку, впервые взглянул на Жукова.
– Взглядец у тебя, старик… – Серега поежился. – Брось ты, бесполезно. О себе подумай, о ребятах!
– А я о ком? – перебивая, заговорил Валерьян. Было видно, что вся эта муть накопилась уже, перебродила, и теперь он даже рад Серегиному визиту, рад редкому шансу выплеснуть хоть кому-то тоскливую бредятину последней недели.
– Ты же видишь сам, на работе я паинька. Все нарадоваться не могут: «Ах, ускоренные темпы! Ах, куда же мы без него!» Саня за сдачу крольчатника лично потрепать по плечу изволили. При стечении публики. Мальчики горой за своего командора, девочки из-под пушистых ресниц посматривают, влажно мерцая глазками. Лепота!
Жуков слушал внимательно, очевидно, запасшись железобетонным терпением ласкового психиатра.
– Слуш, Валерик, а может, действительно не все так плохо? Забыли ведь уже! – осторожно изрек он и сразу же пожалел о сказанном: дурак! Надо было дать выговориться, а только потом…
Но Валерьян, не обратив внимания на реплику, продолжал:
– Неправильно все это! Каждый под себя тянет, и я тоже тяну. Казаков спит и видит титул пожизненного «отца нации». Голубев, Крапивко, Крайновский спят и видят низвержение Самодержца, дабы потом в полном согласии вцепиться друг другу в глотки. Баграт спит и видит гибрид фрилансера и хиппистской колонии, а себя в роли Махатмы. Причем отметь: сладко спит, собака, у себя на Бокононе. Я сплю и вижу себя – опять-таки, себя! – народным трибуном, геройски издыхающим на штыках тоталитаризма. Надоело!
Валерьян перевел дух и чуть задыхаясь, но по-прежнему монотонно продолжал:
– В экспедицию хочу. Куда угодно, только бы подальше. Да кто ж меня сейчас отпустит, «без права ношения оружия»? Видал, как Самодержец со мною ласков? Политический капитал на оправдании нажил, мальков наших приручил и шастает по Периметру, довольный! Я теперь ему вроде как обязан даже… Сам бы от всего отказался, каменщиком на стройку бы пошел – я же умею еще, помню, любому мальку фору дам! Нельзя ведь, знаю, что нельзя!
– Слушай. – Голос Жукова стал жестким. – И долго ты будешь мировой скорби предаваться? «Нервически грызя ошметки бороды»? Осто… надоело это. И какого черта я с тобой вожусь? – Он выдохнул и продолжил уже будничным деловым голосом: – Сейчас вернулась экспедиция с холмов. Уголь там есть, так что не сегодня завтра Казаков поднимет вопрос о создании шахтерского поселка. Поезжай туда сам, вместо меня. Будешь начальником рудника, основателем и мэром новой колонии. Ребят подбери понадежнее. Продолжать, или сам додумаешь?
– Здраво! – Валерьян оживился. Чуть-чуть, самую малость – но дело было сделано, и Жуков заторопился к выходу.
– Прости, старик, пойду посплю: три часа осталось. – Лицо его как-то сразу осунулось, посерело. – И как ты с этой бессонницей еще не сломался? Поспал бы…
Проводив Серегу, Валерьян достал маленькое карманное зеркальце – подарок Инги – и долго изучал свою опухшую от бессонницы физиономию, алые белки глаз, окольцованные глубокими серо-зелеными впадинами.
ДНЕВНИК В. РОМАНОВОЙ
Хранится в частной коллекции
26 апреля. Десятки раз пыталась заставить себя вести дневник, но – некогда, некогда, некогда! Тем более здесь. Не прошло и двух месяцев с момента Переноса, а старая жизнь на Земле уже кажется чем-то нереальным и воспринимается то с трезвой беспощадностью самобичевания, то подернувшись розовой дымкой сентиментальности. Да и произошло за эти дни на Теллуре немыслимо много: наверное, больше, чем во всей предыдущей моей жизни. Впервые есть пусть смутное, но осознание собственной полезности. Хотя… не игра ли это опять? В целом, я здесь не так плохо устроилась – «единственная и уникальная», никакого давления сверху. Даже любовник – самый-самый. Мерзко, конечно, но нельзя же без мужика. А Саня при всей своей начальственности – самое наивное дитя из всех претендентов. Дико комплексует, особенно в постели, так что ему наша интрижка будет только на пользу. Ну да бог с ним, с Казаковым, – обрящет когда-нибудь свою невесту и будет потом канючить, по-собачьи заглядывая в глаза: «Я тебе так благодарен… но, понимаешь… любовь… я жутко виноват». Слышали все это, проходили…
Сама не знаю, на кой сейчас пишу все это. С чего? Просто расхлюпалась немного, а подруг среди баб у меня здесь нет, да и быть не может. Местные тетки, как будто сговорившись, приходят периодически поплакаться, но с такой ненавистью… Вроде даже ублажить их стараюсь, чисто машинально, конечно: волосы там светлые похвалить или глаза голубые, чего у меня заведомо нет, – бесполезно. Представляю, что будет, когда они пронюхают про Казакова! Занятно даже.
Саня в последние дни какой-то нервный. Совесть, видать, терзает, по Ольге соскучился. Друзей у него уже нет: с Валерьяном и Багратом полаялся, а прочие не в счет, сам прекрасно это знает. С отчаянья, наверное, регулярно клянется в любви – запутался, дурашка. Но о женитьбе, слава богу, больше не заговаривает. И на том спасибо. Ладно, иду спать: благо сегодня Казакова не будет, можно отдохнуть. Интересно, продолжу я когда-нибудь эту тетрадку?
