Книга Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

Сегодня, в день встречи послов, Унерад появился снова, в числе первых. Гости лишь стали съезжаться на княгинин двор, а челядь еще готовила столы, когда Обещана увидела в кучке людей перед дверями знакомую рослую фигуру. Она как-то узнала его даже сзади, хотя видела только спину под красным плащом и бобровую шапку, крытую малиновым шелком. Он стоял подбоченясь, разговаривая с какими-то боярами и Эльгиным десятским, но, когда Обещана проходила мимо, взглянул на нее так живо, что ей показалось – сейчас поздоровается. Однако он лишь быстро опустил веко над здоровым глазом и тут же снова поднял. Она отвернулась, сжимая губы, чтобы не улыбнуться. Против воли она радовалась этому краткому привету; Унерад погубил ее жизнь, но он же был чуть ли не единственным здесь человеком, который на самом деле знал, кто она такая, какого отца дочь. Для него она была прежней Обещаной Воюновной из Укрома, а не одной из многочисленных служанок, которую звали «эй, красотуля!», когда надо было подлить пива в чаши… Под его узнающим взглядом Обещана вновь становилась прежней, и сейчас это для нее было дорогим подарком.

Пока утром грелась вода в котлах, Обещана успела умыться и даже перечесать косы – а иные распустехи, как она уже приметила, могли и по три дня неумытые и нечесаные ходить, если бы Векоша им не указывала. Одетая просто, но опрятно – она не успела износить того, в чем приехала, да и княгиня не терпела у себя в доме драных рубах – Обещана выглядела не хуже других, но перед боярами в цветных греческих и хазарских кафтанах, отделанных узорным шелком, застыдилась своего убожества. Да, она служанка, ей этот серый плат в самый раз… но видели бы они ее год назад, в Укроме, когда она весной выходила на луг водить круги, впереди всех дев волости. Или как сидела на своей свадьбе, в вышитой рубахе, в красной узорной плахте, с дорогими снизками в три ряда – вся будто маков цвет!

Обещана вздохнула. Все не верилось, что воля и красота ее ушли и не вернутся. И даже Унерад скоро забудет, чем она когда-то отличалась от других девок княгининого двора…

В ворота въехали еще несколько всадников, и все перед гридницей оживились, обернулись туда. Обещана тоже повернула голову. Приехал воевода Мистина со своими телохранителями – его она хорошо знала, поскольку видела почти каждый день, и с ним другой боярин, помоложе и пониже ростом, но похожий на него – почти одно лицо! С ними была Величана, часто бывавшая у княгини, и Обещана догадалась: это, видать, и есть Лют Свенельдич – муж Величаны и младший брат Мистины. Один из послов, ездивший от Эльги к далекому королю Оттону.

– Пожалуйте, бояре! – приглашал у входа в гридницу тиун, Богдалец.

Послы прибыли, пора было к столам. На крыльце перед своей избой показалась Эльга – в шубе на белых горностаях, наброшенной на плечи поверх лилового греческого платья, свежая, улыбающаяся. Перед ней шел сотский, Благомысл, хотя и так все расступались и кланялись. За матерью следовал князь Святослав. Вот почему здесь Унерад, отметила про себя Обещана и посторонилась с мостков у гридницы, чтобы не стоять на пути владык.

* * *

– Новость есть наиважнейшая, – начал Острогляд, когда с приветствиями и чашами было покончено.

Того мгновения, когда можно будет приступить к разговору, и приехавшие, и те, кто их встречал, ждали с одинаковым нетерпением. Когда старший посол заговорил, возбужденный гул за столами разом стих. Эльга оперлась подбородком о сцепленные пальцы и устремила на родича внимательный взгляд.

Что есть какие-то особенные новости, она догадывалась – Мистина, входя в гридницу вместе с Лютом, послал ей многозначительный взгляд и почти подмигнул. Ничего больше он пока передать не мог, но этого хватило, чтобы еще сильнее разжечь в ней волнение об исходе затеянного ею посольства. Может, Оттон сватает Браню за своего младшего сына?

– Не томи, – улыбнулась Эльга, видя, что боярин глубокомысленно водит бровями, дабы все прониклись сознанием важности его вести.

– А такая новость, что… призвал к себе господь цесаря ромейского, Константина августа.

– Что-о? – Эльга даже привстала; над столами пролетел недоверчивый гул. – Константин умер?

– Истовое слово.

– Когда?

– А вот недавно, в предзимье.

Эльга помолчала. Да, в начале зимы русские купцы уже вернулись в Киев, и все, что случилось в Царьграде после их отъезда, в Киеве не могло стать известно ранее следующего лета.

– Вы там узнали? У Оттона?

– Истинно. К Рождеству Христову, как воротился с войны во Франконовурт сам король, прибыли к нему послы греческие – от Романа, Константинова сына, ныне единого августа ромейского.

Встреча во Франконовурте русских и греческих послов была неожиданностью для тех и для других, но обе стороны оценили ее важность. Острогляд не раз благословил предусмотрительность княгини, отправившей с ними Торлейва: при его посредстве русы могли беседовать с греками без участия кого-либо из людей Отто. Делать это часто было бы неучтиво и неосторожно – чтобы немцы не подумали, будто русы и греки сговариваются у них за спиной, – но и запрещать эти встречи не было повода. Эльга, иначе королева Хелена, как ее называли немцы, была крестной дочерью Константина и царицы Елены. Ее люди, разумеется, не могли оставить без приветствия послов от сына этих двоих – тем более по такому поводу, как смерть самого крестного отца русской княгини. Две встречи были посвящены обмену новостями, и теперь Острогляд мог довольно подробно рассказать Эльге о кончине того, кто при жизни считал себя среди других правителей тем же, чем был Христос среди апостолов.

– Сказывали греки, что в семптембрии месяце – около Дожинок то есть – отправился василевс на гору Олимп, хотел просить, чтоб святые мужи, там живущие, своими молитвами помогли ему милость Божью заслужить и в ратном деле против сарацин помочь. Только еще обмолвился мне Андрон спафарий, будто много раздоров было в последнее время меж василевсом и патриархом, вот и думал Константин убрать его и со святым старцем, Феодором Кизиком, другом своим душевным, о том деле совет держать. Там разболелся, в город стольный вернулся, страданием тяжким обремененный, и дома умер. Погребли его близ отца, Льва августа. Еще Андрон сказал, такое было в Царьграде диво: перед тем как царю умереть, ночь за ночью падали на крышу дворцовую огромные камни, гром да звон производили и украшения разные ломали. Константин уж стражу посылал, думал, враги ему назло с крыши Магнавры камни мечут, да не застали нам никого. Говорят, делалось сие по воле Божьей, как предвещание кончины царевой.

На лице Эльги поневоле отразилось сочувствие. Несмотря на крещение, сделавшее Константина ее отцом во Христе, дружбы и любви меж ними не вышло. Они несколько раз встречались и беседовали, пока она находилась в Царьграде, но место послушной дочери, во всем покорной воле кормчего христианского корабля, Эльга занять не пожелала – да и не смогла бы. Прошлогоднее посольство тоже уладить дело не помогло. И все же ей было жаль Константина. Человек этот, уже далеко не молодой, прожил долгую и трудную жизнь, с младенчества постоянно подвергаясь опасности быть убитым или искалеченным в борьбе за трон. Неудивительно, если даже в предсмертном бреду ему мерещились враги, бросающие камни на крышу дворца[17].