Книга Я знаю, как ты дышишь - Наталья Костина

— Да? — удивился Тошка.

— Ну конечно! — сказал его отец. — Когда ты откусываешь от шоколадки, она же в конце концов заканчивается? — Ребенок кивнул. — То же и с темнотой… и вообще со многими вещами на свете. Ну что, будем уничтожать злую темноту, которая в микстуре? А хорошую, которая ночью, не будем бояться?

— Да! — с восторгом согласился Тошка.

— Во-о-от… Нет, столько не надо! Сколько нам доктор велел? Сейчас мама отмерит ложечкой… Ого! Сколько ты за раз проглотил темноты!

— И это просто халат! — заливался довольный Тошка, разом проглотив микстуру и тыча пальцем в домашнюю одежду матери. — И не медведь! И не дракон! И не злой волшебник! И не Снежная Королева!

— Сколько ты всего знаешь! Сколько ты уже книжек интересных прочел! Какой ты у нас умница! — Жанна поцеловала сына. — Спасибо! — шепнула она мужу.

— Подожди… не убирай… — Илья слизнул оставшуюся капельку выписанного врачом сиропа. — Темнота? — спросил он с сомнением как бы у самого себя. — Темнота! Интересно! Сладко… и немножко щекотно… Темнота! Знаешь, в детстве мне всегда казалось, что темнота — та темнота, которой боятся все дети и которая живет в основном под кроватью, — имеет вкус железа. И вот, оказывается, она совсем не такая! Совсем не такая…

* * *

— Ты такая же, как и я! — сказал голос. — И я тебя понимаю как никто другой! Мне тоже хотелось убить сестру! Сестры — они ведь бывают несносны, так? — вкрадчиво произнес голос. — Они хотят, чтобы с ними делились! Чтобы им все отдавали… чтобы были хорошими, а сами при этом делиться не спешат! Да еще и желают у других все отнять, так ведь? Ну чего ты молчишь? Я же знаю, что это ты! Ты дома… ты одна… и ты ждешь, что я позвоню! Сидишь у телефона, так ведь? Да, все так! И теперь можешь молчать, потому что все правильно! Как и то, что ты очень хотела убить Женю! Эту недотепу… Женю-Женечку-Женюшу! Любимую мамочкину дочку! А тебя она терпеть не могла, правильно? Потому что ты всегда шла у мамочки номером вторым! Или ты хотела убить Жанну? Убить в себе Жанну! Прям название для кино! Ха-ха-ха! Как смешно! И как будто это все решило бы! А Женечка была хорошей, хорошей… так о ней все говорят, да? Такая славная девочка! Только несчастливая! А Жанна — черствая, расчетливая сука! Стерва! Ой-ой, какие слова! Даже смешно! Ты боишься слов? Не бойся, слова — это просто сотрясение воздуха, их можно сказать, а можно написать на бумаге — но бумагу можно разорвать! Или сжечь? Сжечь вместе со словами? И даже вместе с человеком, который их сказал! Вместе с сестрой. Которая надоела, потому что была слишком хорошая! Ты такой хорошей стать не смогла… Да тебе и не надо было! А мне надо, мне много чего надо! Соглашайся, пока я прошу так немного из того, что у тебя есть, и пока это еще возможно! И я скажу тебе по секрету еще одну очень важную вещь: я не прошу лишнего. Только то, что ты можешь отдать. И думай быстрее. Иначе я не стану больше звонить… потому что я приду! И расскажу все — все расскажу! Что ты тогда будешь делать, хорошая, правильная Жанна? Притворщица! Молчишь? Вот теперь помолчи, да… И подумай. Хорошенько подумай! Потому что мне, похоже, надоедает ждать!

* * *

Ждать! Самое тяжелое занятие на свете — это ждать. Но что было бы с ним, если бы она — там, далеко, — не ждала его так терпеливо, так верно, так страстно… Не дежурила бы ночами у кроватки малыша… А ведь она даже ЕГО обязанности безропотно взвалила на себя! Вот этого как раз он от нее не ожидал, и что же? У нее получилось! Она смогла вникнуть, воспользоваться его наработками… ВОЙТИ! Понять его — именно потому у нее ВСЕ получилось! Почему же сейчас у нее такой растерянный вид?

— Не то? — спросил он.

Мучимая раздумьями, Катя покорно влеклась за Сорокиной, которая — видимо, в целях конспирации для похода на рынок — вырядилась в совершенно оплешивевшую на рукавах и груди бывшую норковую шубу кусочками. На голове у следовательши красовалась модная нынче вязаная шапка с меховым помпоном, в здешних краях именуемом балабоном, а левой рукой она опасливо прижимала к боку того же, что и шуба, века изготовления дерматиновую шелушащуюся сумку, ремень которой для безопасности был не надет на плечо, а перекинут через грудь. Словом, Рита Сорокина один в один соответствовала владелице какого-нибудь сантехнически-галантерейного магазина «все-в-одном», прикатившей из глухой провинции затариться мелким оптом.

— Вон павильон… видишь? — ткнула она пальцем в направлении торговых рядов. — Третий слева. Зовут Люба. Скажешь, от Игоря Анатольича… по нашему делу. Для вида пошуруй у нее там, образцы как бы потребуй, осмотрись, а потом и поговори. Ну, я пошла. Раз уж тут, действительно прикуплю кой-чего по мелочи…

Катя нерешительно толкнула двери, и над головой тренькнули подвешенные металлические трубочки — музыка ветра. Ветра тут не бывало, но его с успехом замещали вот такие случайно забредшие прохожие — или целенаправленные покупатели? Катя пока не решила, кого именно будет из себя изображать. Магазин неожиданно оказался большой, специализированный, в два этажа, и торговали в нем обоями, которые тут были тесно развешаны по стенам, разложены и расставлены на всех свободных поверхностях, и даже не без художественной выдумки. Образцов, среди которых Сорокина велела ей для начала «пошуровать», было такое великое множество, что у Кати немедленно зарябило в глазах и она немного растерялась.

— Могу я вам чем-то помочь?

Со второго этажа поспешно спускалась, едва не застревая на узкой лесенке, круглая, как колобок, женщина: сначала показались затянутые в тесные лосины ножки-балясины, а затем и вся она полностью. Покупателей, кроме Кати, в магазине не было, и поэтому она, опустив первичную конспирацию, сразу сказала:

— Здравствуйте. Я от Игоря Анатольевича.

— Здрасьте! — ответила толстуха в лосинах, быстро обшаривая пришедшую бойкими голубыми глазками. — От какого Игоря Анатольевича? — на всякий случай уточнила она.

— От Лысенко, — вежливо ответила Катя и сняла шапку, потому как в павильоне было ощутимо тепло.

— Ой, да я же вас знаю! — вдруг сказала хозяйка. — Вы у меня года четыре назад обувь покупали! Я тогда в обувных рядах стояла, и вы же с ним, с Игорем Анатольичем, и еще с одним мужчиной, с видным таким, приходили!

— Точно! — поражаясь такой зрительной памяти, подтвердила Катя. — Я у вас сапоги купила, ботинки и туфли! Долго носила, спасибо! А теперь что, вы на обои перешли, переквалифицировались?

* * *

Переквалифицировалась Люба в продавца примерно за год до того, как познакомилась с тогда еще капитаном Лысенко. Теперь капитан Лысенко ты смотри, как высоко шагнул — рыжая эта, симпатичная, говорит, прям начальником сделался, — это ж должность у него теперь полковничья, не иначе! Да, судьба штука такая — была Люба учительницей домоводства, скромной, веселой… Некоторые считали, что и излишне веселой, особенно когда дело чужих мужей касалось, но бог с ними совсем! Люба про них и вспоминать не хочет! Особенно про подругу одну, Светку, с которой она здесь, на рынке, и начинала. Светкин муж в конце концов к ней, к Любе, ушел, да Светка этого так не оставила, коза драная, к каким-то колдунам ходила, порчу на Любу наводила. Ох и сильная порча была! И деньги Люба потеряла, и здоровья чуть не лишилась, даже венерическое на Любу напало — но это уже после того, как ей пришлось Володечку выгнать. А что делать-то было? Страшно стало… Потом-то оно все к лучшему обернулось, и как раз в тот день, когда рыжая эта с компанией пришли к ней, к Любе, за покупками… Значит, и впрямь судьба!