Книга Свидетель - Галина Манукян

Еще в восемь лет Валерка знал, что торговать — это хорошо, это помогало выживать и получать желаемое. Когда не было денег у матери, он организовал троих пацанов со двора, чтобы пилить елки за городом и продавать под Новый год. Он втридорога сбывал яблоки с сада на каникулах, в школе — марки, кассеты и виниловые пластинки, особо ценные в советские времена. В старших классах занялся запрещенной фарцой. Это было увлекательно, риск быть задержанным милицией, щекотал нервы и придавал азарта. Иностранки при виде стройного подростка таяли и нередко платили больше, дарили жвачки и сувенирчики. Даже фотографировались с милым русским мальчиком, пытая, а точно ли он русский? По матери — да, так что считалось. Все равно отец, ядерная смесь грека, еврея, сирийца, армянина и украинца, исчез с горизонта, еще когда Валера был в детском саду.

Жвачки и брелки с Эйфелевой башней, Биг Бэном и Статуей Свободы тоже служили своеобразной валютой и хорошо продавались. Улыбка и внешность, умение вставить без акцента английские слова играли Валерке на руку.

Может, в некотором роде это было проституцией, но какая разница, если он уже студентом сам мог дать матери деньги, а не клянчить у нее, обычной учительницы? Он любил не только продавать, но и организовать процесс, заразить жаждой наживы тех, кто рядом. Валерий до сих пор пользовался слоганом: «Голодному надо не рыбу дать, а удочку. Место на базаре он сам найдет». Он никому не платил зарплату, зато разработал такую бонусную систему, что его продавцы в магазинах сети — те, кто умели работать, получали больше некоторых менеджеров.

Мать все равно осуждала Валерия, говорила, что интеллигентный человек не станет торговать на рынке. Впрочем, она по-другому и не могла сказать, ведь была из тех самых, коренных петербуржцев, не дворян, но разночинцев, кажется.

Прапрадеды Валерия видели императоров, пережили революцию, а бабушка одна из всей семьи выжила в блокаде Ленинграда. Валера хорошо помнил, как она покупала всего по сто грамм в магазине: кусочек сыра, тонкий слой сливочного масла, по одному яйцу и четвертинке хлеба. Она просто не могла и подумать о том, чтобы купить больше.

Бабушка ходила со старинной сумкой и шелковым веером, проеденным молью. Она читала поэтов Серебряного века и рано умерла, оставив им с матерью огромную комнату в коммуналке, с потолками в пять метров. Валера туда сразу перебрался — на свободу, чтобы жить без учительских наставлений и укоризненных взглядов матери. Но он все равно ее любил. Из-за нее закончил универ, экономический, конечно. А потом, чтобы уж совсем порадовалась, и вторую вышку получил: юридическое в бизнесе в любом случае пригодилось.

Валерий задержал дыхание. Матери теперь он точно не сможет смотреть в глаза: она не воспитывала торгаша, и уж точно не знала, что ее сын — маньяк. И Варя назвала его торгашом в сердцах. В чем-то она была похожа на его мать… Не лицом, а внутренней скованностью, непонятностью и своей вопиющей праведностью, наверное. Тоже пионерка-комсомолка… Может, это и раздражало?

Только не торговля была проблемой, Вариной проблемой стали его деньги. Если бы Шиманский оставил ее в живых, Валерий, возможно, пошел бы теперь на уступки, испугался, откупился. Но теперь, — он стиснул зубы до скрежета, — убийцы не получат ни гроша. И в тюрьму он не сядет. Найдет способ.

— Алло, — послышался голос адвоката в трубке.

— Наконец-то, — выдохнул Валерий, — Юрий Витальевич, вы мне срочно нужны. Возникла серьезная проблема.

— Хорошо, Валерий Михалыч. Я сейчас забираю Сергея из полиции, и приеду.

— Из полиции? — оторопел Валера. — Что он там делает?

— Процессуальная ошибка. Был звонок. Спутали с кем-то и забрали по обвинению в терроризме. Теперь разобрались и извиняются, идиоты.

— А вы как узнали?

— Случайно. Надо было по другому делу заехать в Измайловское отделение полиции. Увидел Сергея под конвоем и глазам своим не поверил. Повезло Сергею, можно сказать.

Кровь застучала в висках Черкасова: повезло? Странное везение. Если подумать, удобный вариант для Шиманского — новый закон о терроризме дает полный карт-бланш хватать кого угодно без лишних слов. Вот он и убрал начальника охраны со сцены, чтоб под ногами не путался. С другой стороны, не менее удобная отговорка для Сергея, если он сдал их с Варей Шиманскому. Она говорила… «доверяй с осторожностью». А если и адвокат с ними заодно?

Голова закружилась.

— Ладно, — сказал он севшим голосом, — как можно скорее приезжайте ко мне домой. Жду вас.

И, заставляя себя переставлять ноги ровно, Валерий направился в дом.

На пороге перед автоматически распахнувшимися дверьми, Черкасов застыл.

Черт, а кем был тот московский заявитель? И откуда запись видео у Шиманского? Сломя голову, Черкасов бросился к комнате видеонаблюдения.

С утра здесь был Морфин, Сергей, Георгий Петрович, Варя и пятнадцать охранников. Кто сдал его?

Глава 13. Неисповедимо

— Вы хотите меня убить? — спросила я прямо.

Пауза. Запах казармы приблизился.

— Что вы говорите, девушка? Нет, конечно, — солгал он. — Идите в машину, мы отвезем вас в безопасное место.

В грубом голосе аляповато пряталась угроза.

Послышался шум отъезжающего автомобиля там, где исчез контур Валеры. Вдалеке виднелись световые круги, рядом — три крупных мужских контура. Я поняла, что осталась одна. И даже если передо мной стояли действительно полицейские, то совсем не благородные служители закона, пришедшие на помощь. Иначе отчего бы в воздухе сквозила напряженность, какая случается перед грозой?

Волна дрожи пробежала по моей спине. Один просветленный мастер сказал, что «если не свистят пули над головой, значит, всё хорошо». Пули, по ощущению, должны были засвистеть очень скоро, просто не здесь. Без свидетелей.

Но что мне делать? Рыдать? Кричать? Броситься обратно в клинику? Увы, я не видела ступеней, по которым меня бережно свел Валера. Его теперь нет здесь, его арестовали, якобы из-за меня. Неужели так быстро сработала карма?

Ум констатировал, что Валера заслужил наказание, что бы ни было раньше, этой ночью он вступил в игру по собственной воле и сделал то, что сделал. Но в сердце не брезжило ни злорадство, ни месть. Напротив, за Валеру было тревожно, больно, как бывает за близкого, эгоистичного, недоброго, но своего, попавшего в беду.

Вселенная рассудила нас, моя игра вот-вот закончится.

В глазах защипало, в горле образовался ком, взметнулась душа: но я же не смогла еще! Не доиграла! Не поняла всего, что должна была! И безо всяких условий и причин захотелось жить. Пусть на ощупь, пусть чувствовать только кожей, просто дышать… Это тоже богатство, не хочу его лишаться! Но я дала Вселенной обещание принимать всё. Поздно говорить, что передумала, даже в шахматах нельзя брать ход обратно. Нельзя…

Да будет по воле ее! По моей щеке скатилась слеза.