Книга Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Генерал Менендес, который малочто делал, кроме сидения за установленными оборонительными сооружениями, капитулировал 14 июня 1982 г. Журналист Макс Гастингс, который сопровождал отряд освободителей в Порт-Стэнли, написал: «Это напоминало освобождение пригородного английского гольф-клуба»[3561]. Однако у некоторых освободителей остались лишь последние комплекты боеприпасов. Борьба шла почти на равных. Сэнди Вудворд сказал: «Если бы аргентинцы могли только дыхнуть на нас, мы бы упали!»[3562]

Большинство сомнений, возражений и неодобрений исчезли в эйфории победы. «Мы выиграли, — написал Нотт премьер-министру. — Этого достаточно для подавляющего числа британцев». Имел значение героизм военнослужащих, которые сражались при ужасающе малых шансах. Они превзошли себя, фашистская агрессия получила заслуженное. Национальная гордость, которая получила сокрушительный удар в Суэце, была восстановлена чудесным образом. Цена оказалась явно чрезмерной — 253 британца погибли, свыше 750 получили ранения. Пришлось потратить почти 2 миллиарда фунтов стерлингов на освободительную экспедицию, а еще больше — на защиту Фолклендских островов от будущих атак. Но лишь немногие были готовы сказать, что кровь пролита зря.

А когда главный секретарь Министерства финансов, еврей Леон Бриттон, попытался выжать плату за кампанию из существующего оборонительного бюджета, Нотт обвинил его в том, что он ведет себя, словно «пакистанский бухгалтер»[3563]. Кабинет министров опасался, что его будет критиковать комиссия под руководством лорда Фрэнкса, созданная для оценки того, насколько хорошо правительства с 1965 г. решали вопрос Фолклендских островов. Но, как и многих других подобных председателей, Фрэнкса выбрали потому, что он являлся столпом ортодоксальности и важным членом правящих кругов. Экономист Рой Харрод злобно назвал его «достойным порицания распространителем прошлогодних банальностей со лживым лицом»[3564]. Самое худшее, что утверждалось в его отчете, — это объявление о том, что отступление «Эндьюранс» было нецелесообразно[3565]. Во всем остальном Фрэнке выдал классическое обеление, в котором — все несут ответственность, а виновных нет.

Миссис Тэтчер не требовалось никакого подобного официального подтверждения и защиты. В тот момент она опять оказалась в фаворе у общественности на волне националистических чувств. В состоянии личного возвеличивания и возбуждения, граничащего с опьянением, Железная Леди много сделала, чтобы развить триумфальное настроение. Она играла роль Боадикки, несгибаемой правительницы времен борьбы с Римом, на параде победы в лондонском Сити. Туда не был приглашен никто из королевской семьи. Премьер лично принимала салют. Она объявила, что славная новая глава вписана в историю свободы, призвала «дух Южной Атлантики — истинный дух Британии».

Тэтчер объявила, что война развеяла тайные страхи ее соотечественников, будто британцы больше не являются нацией, которая построила империю и правила четвертью мира[3566].

Отклик получился радостным. Иллюзия пережила реальность, а прошлое управляло настоящим. Империя исчезла, но связанные с ней эмоции выжили, словно фантомные боли после ампутации. Это оказалось плохо для будущего Британии, поскольку последующим лидерам придется столкнуться с искушением эксплуатировать имперские желания и умонастроения. Они готовы поддерживать всеобщую ностальгию и одновременно выборочную амнезию, чтобы оправдать интервенцию за рубежом.

Конечно, Великобритания могла участвовать в существенных конфликтах в качестве младшего партнера США. Но, как выразилась историк Линда Колли, имелась «склонность навязывать свои имперские порядки, бесцеремонно цепляясь за голову американского орла»[3567]. Министры вроде Дугласа Хёрда пытались завуалировать подчиненную роль Британии, заявляя: «Она изо всех сил наносит удары во всем мире, показывая свой вес»[3568].

Хотя миссис Тэтчер провела Великобританию сквозь то, что, судя по всему, являлось ее последней колониальной войной (правда, в 2006 г. Аргентина возобновила попытки заполучить острова)[3569], сама госпожа премьер стала более воинственной. Это стало очевидно во время ее путешествия на Дальний Восток через три месяца после победы. В Китае она проигнорировала совет Министерства иностранных дел о смягчении тона. Вместо этого Тэтчер выразила желание сохранить контроль над последней крупной колонией Британии, Гонконгом. Кстати, его верный Исполнительный совет проголосовал за внесение 10 миллионов фунтов стерлингов на Фолклендскую войну…

* * *

Последний эпизод в истории Британской империи был в некотором роде самым странным. Гонконг не развивался по стандартной схеме от зависимой колонии к самоуправлению. Он двигался в обратном направлении — от относительной свободы, которую позволяло капиталистическое невмешательство, к подчинению и зависимости под тенью коммунистического колосса.

В отличие от других британских владений, Гонконг не вскормил и не лелеял националистическое движение, намеренное сбросить империалистическое ярмо. После того, как красный Китай начал настаивать, что Гонконг является внутренним вопросом, он не сделался фокусом международного антиколониального давления. Территория никогда не могла надеяться стать независимым суверенным государством, не говоря уж о вступлении в Содружество. Вместо этого она отошла Китаю в виде особого административного района.

Переход власти можно было откладывать, но от него нельзя было уйти, поскольку в 1997 г. закончилось право аренды Великобритании (продолжительностью девяносто девять лет) на Новые Территории, окружавшие колонию короны. По воспоминаниям министра иностранных дел Джеффри Хау, Маргарет Тэтчер «продолжала лелеять мысль об альтернативе, к которой склонялась всем сердцем. Она раздумывала о способе, который позволит нам получить что-то более постоянное»[3570].

Но это было только мечтой, неоимпериалистической бесплодной фантазией, иллюзией, самообманом. По выражению Ричарда Хьюза, Гонконг являлся «заимствованным местом, живущим в заимствованном времени»[3571]. В этом «самом великолепном и оптимистичном из мировых складов и транзитных портов»[3572], как отмечал Айан Моррис, срок всех имущественных договоров закончился до конца тысячелетия. Блестящий «торговый центр Азии» являлся, как любили повторять рекламные брошюры для путешественников, «жемчужиной во рту дракона». Ее могли проглотить одним глотком. Но почему Китаю потребовалось так много времени, чтобы поглотить Гонконг? И как прошел прием пищи, когда наступило время?