Книга Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они захватили в пригороде и тут же съели стадо быков и двести здоровых лошадей артиллерийских конюшен. Потом наконец-таки выломали городские ворота и бросились, давя друг друга, к складам.
То, что удавалось получить какому-либо счастливцу, он съедал за один присест, словно ему осталось жить только день.
Для многих изголодавшихся это так и оказывалось.
Люди грабили и убивали друг друга.
И все роптали на неравномерность раздачи:
– Гвардии выдали на две недели, а нам по кусочку!
Обозленные, они готовы были бы подступить к гвардейцам, но те стояли на карауле у своих казарм такие же усатые, рослые, здоровые, в своих непотрепанных синих мундирах и белых жилетах с высокой медвежьей шапкой на голове – как статуи.
– Эй ты, кишка, отойди, не горлань! Ты не в кафе Режанс! – еще по-приятельски прогоняли они французов.
– Убирайся, колбаса, подобру-поздорову! Проспись! – отталкивали они прикладами пьяного немецкого стрелка, лезшего к ним.
Наполеон сидел в доме и не показывался на улицу. Ему было о чем подумать.
Припасов в Смоленске оказалось только на семь-восемь дней для всей армии. Наполеон обеспечил провиантом главное – гвардию. Остальное было расхватано, растаскано и растоптано хлынувшей многотысячной толпой солдат разных корпусов. Склады в селе Клементово по дороге на Ельню – взяты и частью сожжены отрядом генерала Орлова-Денисова. Витгенштейн занял Витебск и захватил тамошние магазины. Ждать долго в Смоленске было нельзя. Об устройстве зимних квартир нечего было и думать: солдаты жгли те последние деревянные дома, которые уцелели от пожара во время штурма Смоленска.
Приходилось спешить дальше, пока армии Чичагова и Витгенштейна не перерезали окончательный путь к отступлению.
Наполеон выехал из Смоленска.
Он ехал верхом – хотел еще раз взглянуть на древний Борисфен.
За Смоленском у дороги лежал с переломленной ногой офицер из корпуса Жюно, шедшего впереди. Увидев Наполеона, он собрал последние силы и крикнул:
– Вот этот жалкий кривляка, который уже десять лет водит нас, как кукол! Он спятил с ума! Остерегайтесь его! Он стал людоедом! Чудовище сожрет всех вас!
Наполеон проехал, сделав вид, что не слышит этой справедливой ругани.
Я первый генерал, перед которым Бонапарте так бежит.
Осторожный, осмотрительный Кутузов прикрывал все пути на юг до тех пор, пока не убедился в том, что Наполеон отступает на запад по опустошенной Смоленской дороге.
План дальнейшей борьбы у Михаила Илларионовича был намечен заранее. 16 октября главнокомандующий так писал генералу Витгенштейну о своих будущих действиях против Наполеона:
«Полагаю ему нанести величайший вред параллельным движением и, наконец, действовать на его операционные пути».
Следом за Наполеоном Кутузов отправил авангард, а сам с главными силами пошел по параллельной дороге.
– Ну, господа, – сказал он Милорадовичу и Платову, – провожайте гостей нога в ногу, а мы проселком, левой сторонкой вперед забежим!
Этот остроумный план преследования был очень удобен: он не давал французам ни отдыха, ни срока, заставлял торопиться, потому что Кутузов мог в любой момент перерезать их путь. Кроме того, движение Кутузова не зависело от остановок Наполеона, и русская армия проходила по менее разоренным местам. Впрочем, Наполеон делал такие форсированные марши, что Ермолов, находившийся при авангарде, доносил главнокомандующему:
«Скорость, с каковой идет неприятель, так велика, что без изнурения людей догнать его невозможно».
Тем не менее казаки день и ночь нападали на французские фланги, а партизаны в каждом удобном месте поджидали бредущих толпами отстающих солдат и растянувшийся на многие версты обоз.
Как и ждал Кутузов, быстрота переходов неминуемо привела армию Наполеона к расстройству: такого бешеного темпа не выдерживали ни люди, ни тем более плохо кормленные кони.
Погода стояла теплая, шли обычные осенние дожди, но иной день вдруг прохватывал легкий морозец, и образовывалась гололедица.
Не подкованные как следует французские кони (Наполеон думал окончить всю кампанию до зимы и не позаботился о подковах) падали, ломая ноги.
Отступающим приходилось бросать зарядные ящики и повозки. Конечно, повозки, на которых были сложены награбленные в Москве вещи, никто и не подумал бросать; предпочитали оставлять на дороге провиантские, нагруженные чаем, кофе, сахаром, вином, крупой. Кроме того, что везли в ротных повозках, каждый солдат нес кое-какие запасы в своем ранце. Все надеялись на то, что до Смоленска еды хватит, а там будет всего вдоволь: ведь в Смоленске ждут зимние квартиры, ждет отдых.
И после французского марша на дороге оставались брошенными повозки, узкие зарядные ящики, оружие и обглоданные остовы павших лошадей.
В погожий день в главную квартиру Кутузова, помещавшуюся в большом селе Кременское за Медынью, прискакал от казачьего генерала Иловайского 4-го сотник. Он привез радостное известие: Москва освобождена.
В пятницу 11 октября казачий полк Иловайского, лейб-казаки и Перекопский татарский вошли в столицу.
Ликованию всех не было границ:
– Дождались-таки!
Сотника зацеловали, наперебой предлагали ему угощение – кто водки, кто табачку, кто чаю – и засыпали вопросами. Всем, особенно москвичам, хотелось знать: как матушка Первопрестольная. Но сотник раньше в Москве никогда не бывал, а в сожженной успел разглядеть не много – генерал тотчас же отправил его с донесением к светлейшему.
Сотник только мог сказать, что кремлевские соборы целы – он видел собственными глазами! – и Иван Великий стоит, но без креста: крест увезли французы. А так – кругом одни печные трубы да груды кирпича и камней…
– Вот негодяи!
– Теперь не скажешь: «Что матушки Москвы и краше и милей!..»
– Прежде говорили: славна Москва калачами да колоколами, спешили в Москву хлеба-соли кушать, красного звона послушать, а теперь в Первопрестольной – ни звона, ни хлеба, – сокрушались москвичи.
– Калачей не встречал, а ходебщики по пепелищам бродят, – рассказывал сотник. – Видал, баба в кичке и французской шинели носила какой-то бурый студень, мужик в зипуне и гусарской медвежьей шапке – гороховый кисель.
– Торг, стало быть, идет?
– Идет. Разный. Старушка предлагала мне охапку французских палашей. Спрашиваю: «Куда тебе палаши, мамаша?» – «Голубчик, говорит, избавь старуху от тяжелой ноши! Дешево, говорит, отдам. Сгодятся на косари щепать лучину!»
– Да, и смех и горе!
