Книга Аргентина. Лонжа - Андрей Валентинов

– Создатели аутоинтоксикационной гипотезы сами себе противоречат, – твердым голосом проговорил Арман Кампо. – Они не могут даже договориться о первопричинах метаболизма. Нарушение логического принципа «а posse ad esse». Такое даже не стоит обсуждать.

– Да! – Колобок подпрыгнул и замер на месте. – И-мен-но! Exceptio probat regulam in casibus non exceptis! Так о чем я? А, о картинах, конечно. Времени у меня нет, но я поручу вас заботам надежного и очень квалифицированного человека. Настоящий arbiter elegantiae. Он вам всех объяснит и по-ка-жет. А если что, звоните в колокольчик. Всё, я побежал, очень рад знакомству!..

– Арман, у тебя есть колокольчик? – вздохнула девушка, потирая локоть. – Кстати, ты молодец!

Черноволосый поправил галстук-бабочку.

– А меня так учили. При разговоре с сумасшедшим требуется не только ему поддакивать, но и по возможности опережать в логике бреда. Кстати, куда он нас затащил?

…Галерея, долгий ряд мавританских колонн, серые стены, высокие окна в чугунных решетках. Резная дверь, тяжелый висячий замок.

– И где этот надежный и очень квалифицированный? – вздохнула Мод. – Как думаешь, через забор мы сможем перелезть?

– Очень сожалею, мадемуазель, но едва ли, – печально молвил чей-то негромкий хрипловатый голос.

От серой стены отделился некто столь же серый, в больничном халате, шапочке, но при галстуке, ярко-красном, словно вызов судьбе.

– Лично я пытался два раза. В последний мы бежали к забору наперегонки с здешним Цербером. Ирландский волкодав, чудесный песик, но иногда на него находит. На забор я запрыгнул, а вот дальше…

Узкое длинное лицо, вислый нос, борода-эспаньолка и невыразимо грустные глаза, в которых плещется Мировая Скорбь.

– Итак, я к вашим услугам. Не беспокойтесь, в отличие от господина директора, я совершенно не буйный. Помянутый вами колокольчик у меня имеется, но лучше в него не звонить. Здешние санитары сначала надевают на всех «адские» рубахи, а уж потом начинают разбираться.

– Мы из Парижа, по поводу будущей выставки, – пояснила Мод, храбро выглядывая из-за спины черноволосого. Мировая Скорбь, кивнув, полез за пояс и позвенел ключами.

– Это здесь, за дверью… Извините, сразу не представился, но не хотелось вас заранее смущать. У меня, как и у всех нас, имеется номер, имя в регистрационной карте, но оно конечно же не настоящее. Меня, видите ли, подменили еще до рождения, в позапрошлом веке…

– Арман Кампо, – чарующе улыбнулся красавчик и протянул руку.

– Мод Шапталь, эксперт, – девушка тоже постаралась улыбнуться, но руки спрятала за спину, что не осталось незамеченным. Взгляд Мировой Скорби налился укоризной.

– Я совершенно безвреден, мадемуазель Шапталь. После того, как испанцы захватили наш форт, я ушел в отставку. Итак, позвольте представиться: адмирал Жозе Мариани, художник-герметист, глава Братства Черного Флага и президент Свободного Гваякана[22].

Мод решила ничему не удивляться. Свободная Германия, Свободная Франция, Свободный Гваякан…

* * *

– Герметическая картина – вот к чему я стремился всю жизнь, уважаемый мсье Кампо. Я написал три исцеляющих полотна и один отравляющий триптих, посвященный Благовещению. Не удивляйтесь, времена стояли суровые. Меня самого приговорили к пожизненной ссылке на галеры, это было в Тунисе. Я бежал в Испанию, но там мною заинтересовалась инквизиция…

Невыразимо печальный голос доносился сзади. Арман Кампо надежно стреножил пиратского адмирала сразу же за дверью. Отвел к ближайшей стене, взял под локоток и приготовился слушать. Девушка, облегченно вздохнув, огляделась. Три небольших зала анфиладой, картины на стенах, много, висят рама к раме. Ближе всего – Фрагонар, скорее всего копия, за ним… Неужели Ватто? Нет, конечно, подражание…

– Мадемуазель Шапталь! – донеслось из-за спины. – Картины развешаны по столетиям. Здесь XVIII век, приличных работ нет, не тратьте время. Но в следующем зале есть настоящий Мейссонье раннего периода и два этюда Делакруа. А то, что вам нужно, – дальше, в третьем… О чем это я, мсье Кампо? Да, в Испании, в тюрьме инквизиции, я познакомился с Себастьяном Делем, его тоже обвиняли в пиратстве. Мы решили бежать…

Адмирал оказался прав – от картин веяло неизбывной провинциальной тоской. Такие подборки эксперт Шапталь уже встречала. Скорее всего, первый владелец купил все по дешевке на аукционах в годы Великой революции – хлам из разгромленных имений. А может и сам поучаствовал. Только его никто и не думал обвинять в пиратстве. Свобода, равенство, братство!

– После побега нас уцелело чуть больше двадцати. Мы захватили португальскую шхуну и через полгода высадились на берегу, поросшем гваяковыми деревьями на севере Чили…

Второй зал решила изучить напоследок. Прошла быстрым шагом, скользнув взглядом по стенам, узнала Мейссонье, кивнула, как старому знакомому.

Третий зал. Часть картин не висит, стоит у стен, в дальнем углу, на деревянном табурете – мольберт и кисти крест-накрест, словно кости на пиратском флаге. Знакомый запах свежей краски…

Эксперт Шапталь на миг закрыла глаза, отсекая от мира все лишнее. Есть картины – и есть она.

Работаем!

Шагнула к первому полотну, что слева от входа, – и на нее мрачно взглянул мохнатый трехглазый таракан.

– Очень приятно! – вздохнула Мод, открывая папку.

– А чего ты хотела? – удивился трехглазый. – Табличку на воротах видела?

И показал красный раздвоенный язык.

4

Песня вернулась к нему с первыми каплями теплого летнего ливня. Сначала загремело в самом поднебесье, потом ударил ветер, взметая сухую колючую пыль, а затем полило, густо, между каплями спички не просунуть.

– Рихтер, Рихтер! Давай сюда!..

Все, кто мог, уже спрятались. «Черные» отступили первые – к деревянному вагончику, в котором вершило свои дела строительное начальство, заключенные же – кто куда. Восьмая рота собралась под наскоро накинутым брезентом, подсобникам в полосатых робах не досталось и того. Мокли все, но под брезентом все-таки уютнее.

– Рихте-е-ер!

Он не спешил. Запрокинул голову да так и стоял, мокрый и почти счастливый. Ад исчез без следа, остались земля и люди на земле. И небо – Лонжа уже успел забыть о нем.

Нет мыслям преград, Они словно птицы Над миром летят, Минуя границы.

Низкие тучи, тугие капли, бьющие по векам, громкий стук проснувшегося сердца. Дождь смывал отчаяние и безнадежность, бодрил, вливая новые силы. Несколько шагов уже сделано, если не полпути, то верная треть. Вокруг проволока, и заперты ворота, но мир не так трудно вывернуть наизнанку, представив, что именно здесь – территория свободы, а за проволокой – гигантский Рейх-концлагерь.