Книга Ада, или Радости страсти - Владимир Набоков

Ван достиг третьей лужайки и павильона за нею и внимательно осмотрел подмостки, предназначенные для сцены, которую здесь предстояло сыграть, «будто часом раньше приехавший в оперу провинциал, коего целый день растрясало на горячих проселках с васильками и маками, цеплявшимися за колеса его двуколки и, переливаясь, кружившимися вместе с ними» (из Флюберговой «Урсулы»).

Голубые бабочки величиною примерно с малых белянок, да и происходившие, подобно им, из Европы, перепархивали над зарослями, опускаясь на поникшие гроздья желтых цветов. Через сорок лет после этого дня, в обстоятельствах менее щекотливых, нашим любовникам предстояло с зачарованной радостью снова увидеть таких же бабочек над таким же пузырником, обступившим лесную тропу близ Зустена в Валлисе. Пока же Ван вглядывался в будущее и предвкушал, как он станет запоминать то, что ему предстоит вспоминать потом, и, раскинувшись на траве, следил за громадными гордыми голубянками, то пламенно призывая в пестром свете павильона видение бледных Адиных ног и рук, то холодно повторяя себе, что факту ни за что не сравняться с фантазией. Впрочем, когда Ван с мокрыми волосами и звоном в коже вернулся, поплавав в широком и глубоком ручье, что бурлил за боскетом, его ожидала редкая радость: встреча с точно воспроизведенным ожившей слоновой костью предвиденьем – только и было разницы, что она распустила волосы и переоделась в куцее платьице из солнечного ситца, которое он так любил и так яро жаждал осквернить в таком недалеком прошлом.

Он решил первым делом заняться ее ногами, ибо чувствовал, что прошлой ночью отдал им недостаточно почестей: укрыть их в ножны из поцелуев от арочного свода стоп до бархатистой ижицы, – это Ван и проделал, едва они с Адой достаточно углубились в лиственничную глушь, которая замыкала парк по отвесному окату каменной кручи, отделявшей Ардис от Ладоры.

Ни он, ни она не смогли впоследствии, да, собственно, и не стремились установить, как, когда и где он «растлил» ее – вульгаризм, на который Ада из Страны Чудес случайно наткнулась в «Энциклопедии Вроди»: «нарушить влагалищную перепонку мужским или механическим органом», с примером: «Они растлили его непорочную душу (Иеремия Тейлор)». Произошло ли это той ночью, на пледе? Или в тот день под лиственницами? В тире или на чердаке, на крыше или на укромном балконе, в ванной комнате или (без особых удобств) на Волшебном Ковре? Мы не знаем, да нам это и не интересно.

(Ты так много и часто целовал, и щипал, и толкал, и торкал, и тормошил меня в этом месте, что в суматохе девственность моя затерялась; но я точно помню, что к середине лета машина, которую наши пращуры именовали «сексом», работала уже не менее гладко, чем позже, в 1888-м и далее, мой дорогой. Красными чернилами на полях.)

21

В вольном доступе к библиотеке Аде было отказано. Согласно новейшему каталогу (отпечатанному 1 мая 1884 года), библиотека содержала 14 841 единицу хранения, но даже этот сухой перечень гувернантка Ады предпочитала не давать ребенку в руки – «pour ne pas lui donner des idées». Разумеется, на собственных Адиных полках стояли таксономические труды ботаников и энтомологов, равно как и гимназические учебники и несколько безобидных модных романов. Однако при этом не только предполагалось, что она не вправе безнадзорно пастись в библиотеке, но и каждая книга, которую Ада забирала, чтобы читать в беседке или будуаре, просматривалась ее менторшей, а заглавие оной вместе с впечатанной штампиком датой и пометкой «en lecture» заносилось на карточку, помещаемую в особую картотеку, которую мадемуазель Ларивьер содержала в тщательном беспорядке вопреки отчаянным попыткам противуположного толка (регистрации запросов, горестных призывов вернуть наконец прочитанное и даже проклятий в адрес должника, заносимых на вставные листочки розовой, красной и багровой бумаги), попыткам, предпринимаемым кузеном Мадемуазель, мосье Филиппом Верже, тщедушным старым холостяком, болезненно безмолвным и боязливым, который раз в две недели мышкой проскальзывал в библиотеку ради нескольких часов тихой работы – до того, в самом деле, тихой, что, когда однажды под вечер высоковатая библиотечная стремянка внезапно пришла в замедленное призрачное движение и стала, будто в обмороке, навзничь заваливаться вместе с ним, обнимавшим на самом ее верху целую кипу томов, он со стремянкой и книгами приложился об пол совершенно неслышно, и греховная Ада, полагавшая, будто она здесь одна (и просматривавшая, вытянув с полки, «Тысячу и одну ночь», обманувшую все ее ожидания), приняла звук падения за шелест двери, воровато открываемой каким-нибудь пухлым евнухом.

Близость Ады с ее cher, trop cher René, как она, нежно шутя, порой называла Вана, изменила положение полностью – какие бы запреты ни продолжали витать в воздухе. Вскоре после появления в Ардисе Ван предупредил свою прежнюю гувернантку (имевшую основания верить в исполнимость его угроз), что, если ему не позволят по собственной его прихоти в любое время, на любой срок и без всяких следов «en lecture» забирать из библиотеки любой том, собрание сочинений, коробку с брошюрами или инкунабулу, он заставит отцовскую библиотекаршу, девицу Вертоградову, вполне им порабощенную и безгранично услужливую старую деву того же формата, что и Верже, и предположительно того же года издания, прислать в усадьбу Ардис несколько сундуков с сочинениями распутников восемнадцатого столетия и германских сексологов, а в придачу – всю акробатическую труппу «Шастр» и «Нефзави» в дословном переводе, да еще и с апокрифическими дополнениями. Смущенная мадемуазель Ларивьер могла бы, конечно, посоветоваться с Владетелем Ардиса, но она прекратила обсуждать с ним какие бы то ни было серьезные темы с того самого дня (в январе 1876-го), когда он произвел неожиданную (и, если быть честным, робковатую) попытку ее совратить. Что же до милейшей, беспечной Марины, то она, будучи спрошенной о совете, заметила лишь, что в возрасте Вана отравила бы свою гувернантку бурой, которой морят тараканов, если бы та запретила ей читать, к примеру, тургеневский «Дым». В результате все, чего Ада желала или могла пожелать, предоставлялось ей Ваном в различных укромных углах, а единственным видимым следствием замешательства и отчаяния Берже стало увеличение россыпей занятной, белой как снег пыльцы, всегда оставляемой им там и сям на темном ковре, в том или этом месте его кропотливых трудов, – подлинная пытка для такого опрятного человечка!

На чудесном рождественском приеме, устроенном несколько лет назад под патронажем Брайль-клуба Радуги для служителей частных библиотек, темпераментная мисс Вертоградова обнаружила, что и она, и хихикающий Верже, с которым она разделила безмолвную маленькую хлопушку (разодранную ими пополам без слышимых результатов – оказалось к тому же, что под махрившейся на обоих ее концах золоченой бумагой нет ни брелоков, ни безделушек, ни иных сюрпризов благосклонной судьбы), разделяют также импозантное кожное заболевание, выведенное недавно знаменитым американским романистом в его «Хироне» и уморительным слогом описанное их сострадальцем, поставляющим статьи в лондонский еженедельник. Мисс Вертоградова затеяла со всяческой деликатностью присылать неотзывчивому французу Вановы библиотечные карточки с разного рода краткими рекомендациями, как то: «Ртуть!» или «Höhensonne творит чудеса». Мадемуазель, тоже бывшая в курсе дела, просмотрела статью «Псориаз» в однотомной медицинской энциклопедии, которую оставила ей в наследство покойница-мать и которая не только помогала ей и ее подопечным избавляться от разного рода пустяковых хвороб, но и снабжала потребными болестями персонажей рассказов, публикуемых ею в «Québec Quarterly». В данном случае целебное средство, оптимистически предлагаемое энциклопедией, состояло в том, чтобы «по меньшей мере дважды в месяц принимать теплую ванну и избегать пряностей»; этот совет она отстукала на машинке и вручила кузену в конверте вместе со стандартной открыткой, содержавшей пожелание скорейшего выздоровления. И наконец, Ада показала Вану посвященное тому же предмету письмо доктора Кролика; в нем говорилось (в переводе на русский): «Покрытых кармазинными пятнами, серебристыми чешуйками и желтой коростой калек, безвредных псориатиков (не способных передавать поразившую их болезнь и во всех иных отношениях людей совершенно здоровых – на самом-то деле, как любил отмечать мой учитель, это „бобо“ оберегает их от баб и бубонов) в Средние века путали с прокаженными – да-да, с прокаженными, – и тысячи, если не миллионы Верже с Вертоградовыми потрескивали и подвывали, привязанные энтузиастами к столбам, установленным на площадях Испании и прочих огнелюбивых держав». Впрочем, это замечание дети решили не помещать, как поначалу намеревались, в каталог мирного мученика под шифром «ПС»: лепидоптериста лишь допусти поболтать о чешуйках, после не остановишь.