Книга Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

По-иному встретила новое время Т.А. Иваненко. В отличие от семей Федосеева или Богдан, ее семья не испытала жилищного уплотнения или принудительной продажи дома. Но в то время как Богдан в 1929 г. и Федосеев в 1927 г., сдав экзамены, получили аттестат зрелости, у Иваненко окончание школы пришлось как раз на период отмены школьных выпускных экзаменов. По ее словам, учащихся ее ленинградской школы в 1928 г. просто выпустили после восьмого класса, сказав, что тот, кто хочет продолжать учебу и попасть в вуз, должен поступить на рабфак. Там она проучилась еще два года.

Интересно, что и А.С. Яковлев рассказывает о революции как о крушении знакомого и дорогого ему мира. Хотя он в своих мемуарах подчеркивает, что является сторонником советской власти, его рассуждения ясно показывают, что события 1917 г. потребовали от него полной переориентации. Он воспринял и Февральскую, и Октябрьскую революции как прекращение привычного быта: газеты больше не выходили, телефонный провод был перерезан, винная лавка напротив их дома разграблена. Ему самому пришлось бросить школу, чтобы помогать семье добывать средства к существованию. Он работал в Главном управлении по топливу (Главтоп), так как это ведомство было известно щедрыми продовольственными пайками: на Новый год Яковлев получил гуся и полпуда виноградного сахара. Здесь он начал учиться на конторщика в архиве и быстро достиг должности секретаря начальника отдела. В 1921 г. он вернулся в школу, чтобы в 1922 г. сдать экзамены на аттестат зрелости. Яковлев невольно свидетельствует, что он родом из того же мира, откуда вышли Федосеев, Богдан и Иваненко. Хоть он и пытается представить царское время в самом черном цвете, все равно довольно хорошо видно, что под знамена советской власти он переходил постепенно и в силу необходимости. Первым его шагом в этом направлении стала активная работа в качестве члена учкома. Г.В. Розанов пережил критическое время, когда его отца в 1917 г. уволили с государственной службы. Но дедушка, железнодорожник на Богородской линии, сначала нашел сыну местечко в управлении, а позже устроил его поездным контролером. Так Розановы избежали участи «нетрудовой интеллигенции», снабжавшейся по самой низкой категории. Хотя семья жила относительно бедно, родители вплоть до седьмого класса приглашали к своему единственному сыну домашних учителей. Затем он до 1929 г. учился в советской экспериментальной школе, где ученики занимались в группах-пятерках, сами принимали решения о предметах учебной программы и все задания выполняли коллективно. Таким образом, Розанов оставался в привилегированном положении, хотя его отцу и пришлось проститься с чиновничьей карьерой. Он с удовольствием учился в экспериментальной школе и извлекал пользу из новых методов. Новое время не принесло ему ни однозначно отрицательного, ни положительного опыта. Л.С. Ваньят материальных трудностей не знала; ограничения на получение детьми интеллигенции высшего образования были уже отменены, когда она в 1936 г. закончила среднюю школу Ее семья в 1934 г. приехала в Читу, там они занимали большую шестикомнатную квартиру и ни в чем не испытывали недостатка.

3. Образование

а) Выдвижение детей рабочих

«Одно из самых сильных впечатлений производит на нерусского человека огромная тяга к образованию, ненасытная жажда знаний… у русской молодежи. Кому-то из немцев, возможно, не понравится, что речь идет в первую очередь о технических знаниях, о цивилизаторском образовании, но так проявляется начало пробуждения народа, так он впервые открывает глаза и потягивается спросонья… Никогда не забуду картину, которая открылась мне во время долгой поездки экспрессом по Сибири… русские… читали всевозможные технические и экономические учебники, протоколы партийных съездов, агитационные брошюры, пособия по сельскому хозяйству», — пишет Клаус Менерт о восторженном рвении, с каким русские принялись учиться. Мемуары тоже отражают былое стремление их авторов безраздельно посвятить себя учебе, с головой погрузиться в море знаний и выйти из стен учебного заведения новыми людьми. Для юношей и девушек из бедных семей, чьи родители вообще не знали грамоты, пойти учиться означало получить доступ в совершенно новый, удивительный мир, внушавший им благоговение. Инженер Михаил Самойлович Нейман (1905-1975) вспоминает, какие мысли владели им, когда он, студент основанного знаменитым физиком А.Ф. Иоффе физико-механического факультета Ленинградского политехнического института, в 1926 г. пришел работать в Центральную радиолабораторию: «У меня было тревожное чувство, что мне доверено большое наследство, высокая культура рабочих, техников и ученых, работавших до меня. Необходимо было… не жалеть своего труда и усилий, чтобы оказаться достойным его. "Смогу ли я быть таким достойным?" — не раз приходило мне в голову». «Хозяин» «дорогих и роскошных» приборов лаборатории, заключавших в себе «большой ранее затраченный человеческий труд, усилия, ум и гений многих талантливых и умелых людей», профессор Дмитрий Аполлинариевич Рожанский, и его помощники произвели на Неймана не менее сильное впечатление: «Помню, насколько меня поразило и ободрило то, как тепло и приветливо встретил меня сотрудник лаборатории Александр Николаевич Щукин, тогда еще совсем молодой человек, на четыре-пять лет старше меня. Он с первого же слова назвал меня по имени и отчеству, что было для меня совсем непривычным». Нейман отмечает, что в обществе работников лаборатории, потомственных интеллигентов, «невольно чувствовал себя в первое время провинциалом»: они не только являли собой олицетворение науки, повелителей приборов и книг, но и обращались друг к другу по имени-отчеству вместо привычного «товарищ», и держались иначе, непринужденно и вместе с тем с чувством собственного достоинства. Н.З. Поздняк очень похоже описывает восхищение, охватившее его, когда он, сирота и бывший батрак, в 1927 г. пришел на рабфак, который размещался в самых красивых помещениях институтского здания. Впервые оказавшись там, Поздняк с товарищами долго не могли собраться с мыслями и только ахали и охали при виде этого «храма науки». Даже вступительный экзамен казался Поздняку таким торжественным событием, что он явился на него в выходной одежде: черных брюках и белой рубашке с отложным воротничком. Он считал подготовку к поступлению в вуз чрезвычайно важным, решающим шагом в своей жизни и был разочарован, когда окончание рабфака в 1929 г. прошло без всяких торжественных церемоний и выпускникам даже не дали сколько-нибудь внушительного документа Разочаровало его и направление на химический факультет Ленинградского университета. Он-то хотел стать специалистом-доменщиком, так как, учась на рабфаке, на каникулах работал в доменном цеху на днепропетровском заводе и обещал вернуться туда инженером. Ленинград ему не понравился, он поехал в Москву и обратился там к землячеству украинских студентов, которое предложило ему на выбор несколько путевок в вузы. Поздняк с радостью, как предел своих мечтаний, выбрал место на факультете металлургии Московской горной академии. Е.Ф. Чалых столь же сильно ощущал величие момента, когда выходец из обездоленных прежде слоев приобщался к высокому кругу посвященных: «Я никогда не мечтал о высшем образовании, ведь оно бедным людям было недоступно». Он сначала, в 1920 г., учился в Томском университете на агронома и, только проходя практику, понял, что работать агрономом ему скучно. Хотя ни Чалых, ни Поздняк не говорят этого прямо, однако можно догадаться, что оба стремились в инженерную науку, потому что считали профессию инженера самой увлекательной и к тому же наиболее соответствующей эпохе. Это стремление привело Чалых, так же как и Поздняка, из провинции в центр. Весной 1922 г. он наконец получил разрешение перевестись в Петроград на электрохимический факультет политехнического института. Л.И. Логинов в одно время с Чалых учился в Ленинградском политехническом институте. Он тоже сменил первоначально избранную специальность на инженерную, не мотивируя подробно свой выбор: «Из разговоров с товарищами по факультету мне удалось выяснить, что, наиболее вероятно, после окончания и получения диплома нас будут направлять в разные уездные города для работы в качестве прокуроров, что мне было не по душе… Получив соответствующее решение бюро Губкома и все необходимые партийные документы, я уехал в Ленинград, где и поступил на III курс промышленного отделения Ленинградского Политехнического института им. М.И. Калинина, предварительно сдав ряд необходимых зачетов». А.А. Гайлит в 1924 г. поступил в ленинградскую «Техноложку»; один К.Д. Лаврененко остался на родине и в начале первой пятилетки пошел учиться в Киевский политехнический институт. Д.И. Малиованов отличается от всех этих людей, для которых начало учебы на инженера представляло собой особый, судьбоносный шаг, тем, что не испытывал большого желания учиться. Он был вполне доволен жизнью в качестве рабочего и бригадира, полагая, что уже достиг своей цели. Однако его будущая жена, совсем как Поздняк, Чалых и Логинов, прониклась духом первой пятилетки с ее лозунгом «Учиться, учиться и учиться!». Прежде чем дать согласие выйти за Малиованова замуж, она настояла, чтобы они оба поступили в вуз. В результате Малиованов восемь месяцев посещал рабфак, а затем профсоюз в 1930 г. послал его «профтысячником» в горный институт в Сталино. Поскольку профсоюз включил его в число избранных и привилегированных, Малиованов явно прекрасно вписался в существующую систему, приноровился к ее правилам и демонстрировал именно такое поведение, которое заслуживало награды от профсоюза и партии. Он, судя по всему, стал коммунистом не по идейным убеждениям, а в силу ревностного прагматизма. Т.В. Федорова, подобно Малиованову, попала в студентки из работниц: в 1937 г. партия послала ее, как стахановку в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ). А.С. Яковлев и Т.Б. Кожевникова пришли в вуз особыми путями. Они оба вбили себе в голову, что будут учиться строить самолеты, и долгое время не находили возможности осуществить свою мечту. Самолетостроение тогда изучали только в московской Военно-воздушной академии им. Жуковского, а для них обоих поначалу двери туда были закрыты: для Яковлева — потому что он не служил в Красной армии, для Кожевниковой — потому что она женщина.