Книга Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Иногда членам одной и той же корпорации была суждена разная судьба — например, хирургам и брадобреям. Их объединение в 1505 году часто считается датой возникновения такого значительного современного учреждения, как Эдинбургский королевский хирургический колледж. Однако связь между ним и упомянутой корпорацией не столь однозначна. Вначале хирурги и брадобреи смогли объединиться, так как оба их ремесла требовали одного — умелых рук. И те и другие подходили к клиентам с острыми инструментами, чтобы что-нибудь отрезать, будь то отросшие волосы или раздробленные конечности. Разница состояла в том, что из рук брадобрея клиент обычно выходил живым, что с хирургами случалось реже. Со временем зазор между профессиями увеличился. В 1583 году хирургам удалось занять одно из двух мест, предназначенных для ремесленников в городском совете. Свой социальный статус они несколько повысили, что, однако, не означало подлинного прогресса собственно в хирургии. Разумеется, хирург должен был «знать природу и существо всего, что он делает; в противном случае он нерадив». Подмастерьев учили немного анатомии, например, где располагаются вены — хотя, поскольку в те времена кровообращение еще не открыли, это знание было не таким уж полезным. Тот факт, что юношам также приходилось изучать астрологию, ясно говорит об интеллектуальном уровне обучения.

Подлинной целью всей этой деятельности было стремление подавить конкуренцию; одновременно корпорация стремилась перейти на более высокую ступень социальной лестницы, чтобы стать, по их собственному определению, «ученым сообществом». В конечном счете под этим имелось в виду избавление от еще более постыдного, нежели статус ремесла, родства с брадобреями. В 1648 году большинство членов корпорации, теперь считавшиеся хирургами, запретили вступать в нее тем, кто был только брадобреем, несведущим в хирургии. Это привело к нехватке в городе брадобреев. Люди жаловались, что им приходится отправляться в пригород, чтобы остричь волосы. Так продолжалось до тех пор, пока во время оккупации Шотландии войсками Кромвеля английские офицеры-«круглоголовые», которым стрижка требовалась постоянно, отказались мириться с неудобствами. Хирурги не сдались. В 1657 году они объединились с более «благородными» аптекарями, однако от брадобреев так и не смогли избавиться вплоть до 1722 года. Только тогда профессия хирурга приобрела чувство собственного достоинства, правами на которое хирурги, по их разумению, обладали. Эдинбург стал городом снобов.[88]

* * *

Экономические перемены и экономический рост всегда приводят к возникновению в обществе трений, которые в небольшой шотландской столице приняли собственный вид. В Средние века короля, вольных горожан и ремесленников объединяли общие интересы, которых аристократия не разделяла. Одним из примеров подобного противостояния явилась ситуация, сложившаяся в Шотландии в 1482 году, когда обстановка накалилась сильнее обычного. Яков III был неважным монархом: правителем эпохи Ренессанса он был только в том, что касалось покровительства, оказываемого музыкантам и архитекторам, но не в том, что касалось государственных дел. Он вел непрекращающуюся войну с дворянством и предпочитал общество людей незнатного происхождения. В Пограничье у Лоуден-Бриджа вспыхнуло настоящее восстание, которое кончилось тем, что вельможные задиры повесили несколько королевских фаворитов низкого происхождения. Коварные дядья, граф Атолл и граф Бьюкен, похитили короля и заперли в эдинбургском замке. Он опасался за свою жизнь. Кроме всего прочего, в Шотландию опять вторглись англичане.

В Эдинбурге растерянная королева Маргарита обратилась за помощью к мэру, Уолтеру Бертраму. Вместе с горожанами он решил самую насущную проблему, собрав 6000 мерков выкупа. В благодарность Яков III пожаловал Эдинбургу Золотую хартию, по которой город становился самостоятельной административно-территориальной единицей, а мэр — шерифом, облеченным властью вершить закон в городе. Бертрам и его супруга получили от короля пансион. Ремесленники, в память об их верности королю, получили знамя с изображением шотландского чертополоха, которое впоследствии стало известно под названием «голубого одеяла» и сейчас хранится (по крайней мере, его позднейшая копия) в школе Трейдс Мэйден Хоспитал. С этим знаменем связана следующая традиция. Мастера поднимали голубое знамя — то есть, несли его во главе народного шествия, — когда считали, что не согласны с государственной политикой; без знамени подобное шествие было попросту пьяной толпой. Эта традиция просуществовала триста лет, до тех пор, пока формирование индустриального общества не изменило природу подобных конфликтов.[89]

В средневековом Эдинбурге, несмотря на все беды и испытания, смог (в своих самых важных аспектах) сформироваться устойчивый образ жизни, как в материальном, так и в духовном плане. Некоторые здания той эпохи сохранились и теперь, некоторые частично, об иных известно лишь то, где они когда-то стояли. Что же до великого духовного наследия Средних веков, оно заключено в литературе Эдинбурга, которая, как и сам город, с веками становилась все богаче и помогает сегодня поведать о том, о чем камни рассказать не могут.

* * *

Поэзия была и остается высшей формой этой литературы, не в последнюю очередь потому, что она тесно связана с судьбой шотландского языка, на котором народ говорил о самом сокровенном. Как и в других европейских столицах, присутствие королевского двора могло сыграть решающую роль в расцвете разговорного национального языка и подняло его до уровня языка литературного. Яков I сам сочинил длинную поэму «Королевская книга». К Эдинбургу она отношения не имела и была посвящена англичанке, в которую король был влюблен, однако эта поэма положила начало местной литературной традиции. Средневековые писатели относились к сочинительству как к своего рода ремеслу: по их мнению, поэт и мастеровой по сути занимались одним и тем же. Длинная поэма являлась подобием высокого здания, язык служил для него материалом, каменными блоками, а автор выступал в роли зодчего. Поэты овладевали искусством создания стихов подобно тому, как каменщик учился обтесывать камень, а кузнец — придавать форму металлу. Представление о поэте как о самородном вдохновенном гении принадлежит времени более позднему. В Средние века искусство ради искусства было невозможно. Как и реализм, поскольку все искусство было условным; глупо и, возможно, даже грешно предполагать обратное. Мастер слова мог наслаждаться властью над своим материалом подобно тому, как зодчий наслаждался мастерством, с которым он возводил собор.

Было бы безосновательно утверждать, что Шотландия обладала каким-то уникальным, своеобразным пониманием общеевропейских средневековых ценностей. Однако в шотландском языке имелся специальный термин для обозначения сочинителя-ремесленника, подобный любопытным старомодным названиям других ремесел. Шотландцы могли бы, как англичане и французы, позаимствовать из латыни и греческого слово «поэт». Вместо этого они создали термин «макар», означающий то же самое, что и греческое «ποιη-της», «тот, кто создает» — в данном случае, стихи. Этот термин означает (и более точно, чем термин «поэт») человека, который делает вещи для других и придает им ту форму, которую они способны оценить, — приятно, что именно он стоит у истоков шотландской поэзии.