Книга История под знаком вопроса - Евгений Габович

Как возникли письменная культура и историческая идея? Не хочу утверждать, что никакой письменности до XIV века нигде не существовало (хотя и не очень удивился бы, если бы мне представили соответствующие доказательства для отдельных стран Европы). Но уверен, что характер письменности, области ее приложения должны были претерпеть сильную модификацию после ПБК. Представление о том, в каком масштабе использовалась письменность до распространения книжной культуры, дают берестяные грамоты: они применялись в основном для кратких сообщений частного характера. После ПБК ситуация должна была качественно измениться. Постараемся развить высказанные выше соображения на сей счет.

В первую очередь потребовалось в массовом порядке зафиксировать, кому из погибших какая недвижимость до катастрофы принадлежала. Как я уже отмечал, раньше в случае естественной или даже ― в единичных случаях ― насильственной смерти владельца оставались в большом числе современники, знавшие как умершего владельца, так и его потенциальных наследников, так что право наследника на вступление во владение имуществом умершего могло быть обосновано свидетельскими показаниями.

Теперь же, после землетрясений и черной смерти, часто не оставалось никого или почти никого, кто мог бы быть свидетелем. В результате потребовалось ввести названные выше реестровые книги, кадастры недвижимости и книги записи актов гражданского состояния. Кто на ком и когда женился, у кого, когда и какие дети родились, все это крайне существенно для решения вопроса о наследстве. Со временем ведение таких книг превратилось в традицию и мы знаем, что нигде в Европе эта традиция не возникла до середины XIV века.

До ПБК ремесленничество должно было находиться в крайне примитивном, зачаточном состоянии. Знания, умения и навыки передавались в основном от отца к сыну, иногда от ремесленника к его подмастерьям и помощникам. После ПБК из-за смерти многих ремесленников появилась опасность утраты знаний и умения. Нужно было срочно преодолеть привычку к хранению тайны профессии и записать основные сведения о ходе исполнения профессии. Эти записи, какими бы примитивными они не были, означали качественный скачок в развитии европейской письменной культуры. Впоследствии они послужили базисной информацией для целых ремесленных сословий (цехов, гильдий), возникших в ходе восстановления городов после ПБК и их последующего роста.

Можно представить себе и другие области, в которых потребность в подробном описании прошлого могла быть спровоцирована катастрофой. В частности, катастрофа должна была дать толчок развитию эпистолярного жанра. У человека, которому раньше было достаточно послать с неграмотным мальчишкой нацарапанное на клочке приглашение на свидание, появилась траурная потребность перечислить в детализованном письме погибших родственников, урон, нанесенный имуществу и многое другое. Вполне естественно было и описать страшные природные явления, сопровождавшие трагедию. Но, главное, из-за возникшего разрежения населения многие ранее тесно связанные друг с другом личным общением люди были вынуждены впредь прибегать к написанию писем.

Почему и с какой целью вообще возникает историческое летописание?

В ответ на одну из моих статей, напечатанных в немецком журнале «Синезис» (в статье речь шла о том, что в индийской культуре не было идеи истории и что эта страна в течение веков спокойно обходилась без хронологии) уважаемая в историко-аналитических кругах госпожа Ангелика Мюллер задала в своей рецензии вопрос, который вынесен в заголовок данного раздела. Этот вопрос госпожи Мюллер можно рассматривать как второй по важности в ее статье (после вопроса, была ли в Индия история: мои аргументы ее не до конца убедили). Ссылаясь на классика немецкой исторической аналитики Гуннара Хайнсона, она подчеркнула заслуги библейских иудеев: евреи, мол, изобрели историю (а не «античные» греки, которые «подарили» нам много имен собственных историков).

При этом госпожа Мюллер не предложила для обоснования еврейского приоритета в моделировании прошлого никаких конкретных механизмов. Предположительное еврейское изобретение истории выглядит скорее как продукт творчества, как акт мышления, а не как шаг за шагам понятный механизм. И в любом случае, от этого религиозного исторического летописания без хронологии не перекидывается никакого моста к рассмотренной мной европейской, основанной на датах исторической идее.

Ввиду больших сомнений в существовании евреев в Палестине в древние времена, я не буду здесь подробнее останавливаться на этой классической версии. Согласно исторической аналитике, нельзя исключить, что еврейство и иудаизм были чисто европейским явлением. И что библейская история была написана в Европе в согласовании со сконструированной ранее европейской историей. Однако эта библейская история ставших после укрепления в Европе католичества излишними евреев была «сослана» в древнюю Палестину (это произошло в конце эпохи Возрождения или еще позже), также как ранняя история мусульман (по крайней мере частично, а скорее всего стопроцентно, европейская) была сослана в пустынную Аравию.

Почему именно в Палестину? Во-первых, туда в XVI–XVII веках «крестовые походы» венецианцев, генуэзцев и других государственных образований христиан Средиземноморья, а также оттоманская экспансия, забросили некоторое количество евреев. Во-вторых, в этих османских провинциях, за которые еще только шла борьба христиан с османами, не было никаких самостоятельных властителей, способных гласно противостоять этой вымышленной ссылке. И, в-третьих, эта территория, с которой европейцы только что поближе познакомились, оказалась волей судеб до того не вовлеченной в массовое историческое творчество.

Впрочем, речь вовсе не идет о религии людей, которые первыми начали писать хроники. Важнее понять, как и когда действительно предпринимались первые действия по моделированию прошлого, которые еще не воспринимались как таковые (т. е. как исторические), и как и когда события стали описывать и начали датировать. Иными словами, когда произошла естественная профанация исторической идеи и возникновение исторического жанра литературы.

Если описание последствий катастроф адресовалось не частному лицу, а чиновнику, управляющему целой областью, владельцу крупного имения и т. п. то объем соответствующего описания еще более возрастал. Пожалуй, именно так и возникли первые хроники. Не исключено, что их читало несколько человек. Если они хорошо хранились и пережили десятилетия, то следующее поколение читало их уже с иной позиции: не как призыв к немедленному действию, к адекватной реакции на катастрофические события, а впервые ― как исторический документ, как описание прошлого.

Именно так, мне кажется, и начала формироваться историческая идея. Однако ей не суждено было в этот начальный период оформиться в идею точного соотнесения событий точкам на временной оси, ибо понятие последней еще не сформировалось. А уже через поколение — два такая привязка описанных в письме событий к какому — либо хоть как-то датируемому моменту прошлого представляла собой нелегкую задачу. Кроме того, из-за возникновения новых городов и естественной в эпоху ненормированного письма динамики их имен, возникали и трудности идентификации рассказов о прошлом с именно той местностью, где они на самом деле произошли. В результате, могло начаться разнесение катастрофических (и не только катастрофических) событий по ― сперва соседним ― векам и по регионам.