Книга Русская военно-промышленная политика. 1914-1917. Государственные задачи и частные интересы - Владимир Поликарпов

В снабжении военной промышленности металлом возросла роль Урала по сравнению с Югом, но древесно-угольная металлургия «достигла естественных пределов своего роста»; эти пределы ставила ее «специфическая топливно-энергетическая база» (хотя, конечно, дело не дошло до «тотального провала». Казенные горные заводы, несколько увеличив производство и действуя более успешно, чем уральские частные, «несмотря на огромные усилия… не смогли переступить черту, достигнутую в предвоенном 1913 г.», «не смогли удовлетворить возросшие потребности в черном металле». В целом в конце 1916 г. нужно было получать около 30 млн. пудов металла (без частного потребления в 21,5 млн. пудов), а в распределение поступало лишь 16–16,5 млн. пудов. В строительстве долговременных укреплений приходилось считаться с тем, что заказанные русским предприятиям материалы — двутавровые балки, швеллера (а также цемент, асфальт и др.) «в большинстве случаев не получались». ГВТУ в феврале 1916 г. «нашло возможным отказаться от применения для фортификационных работ рельсов, заменив таковые другими подходящими материалами». При сооружении убежищ вместо рельсов под «тюфяк» стали укладывать деревянные брусья с заливкой гудроном.[74]

За время войны Франция, Великобритания, Австро-Венгрия, Канада, Швеция повысили выпуск чугуна (в Германии выпуск повышался, но был меньше, чем в 1913 г., вследствие потерянного внешнего рынка сбыта). В России вследствие нехватки топлива, руды, провозоспособности железных дорог в 1916 г. выплавка чугуна, поднявшаяся было с 14 млн. пудов в январе до 16,5 млн. в октябре, начала стремительно падать. При ведомственных заявках в октябре 1916 г. на 19 млн. пудов поступило в распределение около 13 млн. пудов металла, в ноябре — уже 11 миллионов. 9 октября председатель Совета министров Б.В. Штюрмер доложил царю, что в ноябре «обнаружится недохватка 1,2 млн. пудов металла, необходимого для выработки тяжелых снарядов», и предстоит выбирать: снаряды или рельсы. Выплавка чугуна в феврале сократилась до 9,5 млн. пудов. Между тем Министерство путей сообщения требовало свыше 8 млн., ГАУ — свыше 11 млн. пудов в месяц. На январь-февраль 1917 г., по заключению главноуполномоченного по металлу, пришелся «наивысший кризис» металлургии. Составленный его управлением расчет выявил, что при средней месячной потребности в различных сортах черного металла в 37,6 млн. пудов «вырисовывался ежемесячный дефицит в 14,1 млн. пудов». 22 января 1917 г. на Петроградской конференции военный министр Беляев вынужден был просить у союзников, помимо вооружения, также чугуна и стали (удалось выпросить 106 тыс. тонн, то есть 6,6 млн. пудов). 1 февраля 1917 г. ввиду «наступившего кризиса» он указал на необходимость «считаться с предстоящим… временным закрытием некоторых обслуживающих оборону заводов», что в действительности и стало практиковаться и распространилось в феврале на Ижорский и Путиловский заводы в Петрограде (с известными последствиями). «Главные причины катастрофы — транспорт и топливо», а не революция, считали руководители «Продаметы». Более того, в марте — мае 1917 г. выплавка чугуна немного (и ненадолго) восстановилась.

Выясняя происхождение «снарядного кризиса», Верховная следственная комиссия пришла к противоречивым заключениям. В «Своде сведений» о снабжении фронта снарядами председатель комиссии Н.П. Петров утверждал, что кризис развивался на протяжении сентября 1914 — весны 1915 г. по-разному. До февраля 1915 г. предел подачи снарядов зависел от заводов, изготовлявших корпуса, стаканы, а с весны на первый план выступила нехватка дистанционных трубок для шрапнелей (с марта) и взрывателей для фугасных снарядов (к лету). По его словам, лишь тогда критическое значение приобрело количество не корпусов снарядов, а трубок и взрывателей. Поначалу «число выстрелов… определялось не численностью сдававшихся трубок, а числом изготовлявшихся снарядов», оно отставало от числа трубок. Иначе представлялся ход дела составителю «Свода» о порохе и взрывчатых веществах С.Т. Варун-Секрету. По его мнению, наоборот, недопоставка корпусов стала сдерживать выпуск снарядов «только в последнее время», то есть к концу 1915 г., а до лета 1915 г. «главным тормозом снаряжательных работ», «главной помехой» являлся «не недостаток корпусов снарядов, присылаемых для снаряжения», а «недостаток взрывчатых веществ».

В другом докладе Варун-Секрет сделал иное сопоставление — количества поступавших для снаряжения дистанционных трубок, корпусов и пороха, и теперь уже у него получилось, что «причиной неподачи» снарядов в нужном фронту количестве был «не недостаток пушечного пороха, а недостаток дистанционных трубок и корпусов снарядов (шрапнелей и гранат)». Разноголосицу суждений в Верховной комиссии разъясняют доклады Маниковского и Мышлаевского: металлопромышленность была не в состоянии дать требующееся количество корпусов снарядов ни в начале войны, ни во все остальное время; это не отменяет того факта, что сказывалась также нехватка и взрывчатых веществ, и пороха, и трубок, и взрывателей.

В ноябре 1914 г. «для исследования причин» нехватки снарядов Ставка командировала на фронт «нашего известного артиллериста», начальника Михайловского артиллерийского училища генерала П.П. Карачана. «В вопросе о расходовании снарядов, — гласил один из выводов, привезенных Карачаном из этой командировки, — приходилось выбирать между снарядами и жизнью людей; желая сохранить людей, не жалели снарядов». Возглавлявший артиллерийское дело великий князь Сергей Михайлович стремился отрицать сам факт нехватки снарядов в качестве причины боевых неудач и на совещании в Ставке 1 апреля 1916 г. утверждал, что в мартовскую операцию «войсками совершенно бесполезно расходовалось до 75%» боеприпасов (такое объяснение «снарядного голода» позднее развивали также Маниковский и Барсуков). Если это было так, то неумелые действия артиллеристов являлись следствием их плохой подготовки, результатом беззаботности и увлечения великого князя бутафорскими учениями и маневрами в довоенное время.

Но на совещании, несмотря на всю проявленную командующими готовность подтвердить его критическую оценку фронтовых артиллеристов, в присутствии великого князя и в присутствии Николая II, все-таки были высказаны сожаления о том, что в недавних боях — да, конечно, «снаряды были в достаточном количестве», просто их плохо подвозили, имелись «такие запасы снарядов, каких не было с самого начала войны». И тут же эти генералы обращались к нему с пожеланиями, чтобы «в будущем… не было необходимости вести счет каждому снаряду» (А.Н. Куропаткин), о возможности «безотказно получать патроны», чтобы не приходилось предупреждать «о бережливом расходовании их». А.Е. Эверт припомнил, что, когда во время боев доложил великому князю о нехватке снарядов, «получил ответ: “Легких дадим, а тяжелых и мортирных — такого количества нет”».

На совещании (августейший генерал-инспектор артиллерии) мог лишь пообещать «почти полностью» удовлетворить потребность фронтов в легких снарядах, «но расчет их сделан слишком широко… Считаю, что 75% снарядов тратилось во время прошлой кампании впустую, и только 25% с пользой»; если же дать все, что просят, то такой стрельбы орудия не выдержат; нужно «упорядочить расходование снарядов, предупредить в будущем непроизводительную их трату». Эверт все же снова просил «дать артиллерию и без отказа снарядов. Без этого наступление в третий раз будет вничью, а это убьет дух войск». Тут Николай II поинтересовался, «могут ли в этом отношении помочь отечественные заводы», и великий князь сообщил ему, что эти заводы «выполнить предъявленные требования не в состоянии. Они дают все, что могут, но они плохо оборудованы»; «Все снабжение производится казенными заводами, правительством», якобы «вся работа выполнялась лишь заводами военного ведомства», иначе говоря ведомства самого Сергея Михайловича, даже заводы горного ведомства «ничего не исполнили», и «только 0,4% всего снабжения дается [военно-промышленным комитетом». Император, и без того недовольный развернувшейся в «обществе» вредной пропагандой, согласился с тем, что возвышать роль военно-промышленных комитетов нельзя и «необходимо наглядно показать в точных цифрах деятельность правительства и общества», дабы исправить «распространенное в войсках и обществе мнение». Струю оптимизма пролил Куропаткин: «Шесть месяцев назад мы были в таком же положении относительно ружей. Казалось, вопрос о ружьях — неразрешим. Но Ваше Императорское Величество повелели, и все было выполнено». Так же будет и с тяжелыми снарядами. В конце года, на проведенном в Ставке совещании о планах действий на 1917 г., учитывая очевидное — то, что, как высказался Рузский, «мы никогда не будем иметь тех средств, какими располагают наши союзники», он настаивал, чтобы было прекращено распространение в войсках учебных брошюр о способах ведения огня французами, потому что эти вызывавшие зависть описания «ввели войска в смущение»[75]. В предшествующей операции на Западном фронте не удалось добиться успеха, по свидетельству Эвер-та, потому что «более чем на одну-две недели у нас не хватило бы снарядов», да и прорыв Юго-Западного фронта не привел к полному успеху, потому что «определился недостаток тяжелых снарядов» (В.И. Гурко). Совещание все же должно было согласиться с бодрым заключением генерал-инспектора артиллерии (в оценке Николая II: «Это отрадная картина»), и было «в общем признано обеспечение снарядами достаточным» — подразумевалось, что, в соответствии с предположениями великого князя, продолжится поступление заграничных заказов, а в России «не будет остановок в работе заводов». Но, по мнению самого же генерал-инспектора, «расход гаубичных и тяжелых снарядов надо увеличить вдвое, для получения настоящей потребности». «Если зимой предположены частные операции, у нас к весне не хватит снарядов. Нам нужно копить снаряды к весне… Относительно снарядов я получил указание от генерал-адъютанта Алексеева, — тонко пошутил великий князь, — начиная с ноября накапливать их к весне. Я так и делаю».