Книга И побольше флагов - Ивлин Во

Пар от ванны, поднимаясь туманным облачком, оседал капельками на стакане. Она прикончила свой коктейль, чувствуя легкий туман внутри, и продолжала лежать в ванне, ни о чем не думая, ощущая лишь тепло от воды и выпитого алкоголя. Она позвонила служанке, попросила принести сигарету, неспешно выкурила ее до самого конца, попросила пепельницу, затем полотенце. Вот теперь она была готова к встрече с темнотой и холодом. Внимательно вглядываясь в зеркало, она заметила, что уголки губ немного опустились – не в гримасе недовольства, какую она часто замечала на лицах своих подруг, а в застылой маске смерти, которую наблюдают родные, сгрудившись у смертного одра близкого человека, читая в его чертах, что воля к жизни оставила его и он готов принять неизбежное.

За ужином она пила «виши» и рассуждала, как мужчина. Она говорила, что Франция не может сопротивляться, и Питер прибегнул к модному доводу, назвав ее «пятой колонной». Они пошли танцевать в «Сюиви». Она танцевала, пила «виши» и вела беседу по-мужски остроумно и тонко. В ушах у нее были новые сережки, выполненные в форме стрел с рубиновыми наконечниками. Тонкие изумрудные стрелы серег, казалось, пронзали мочки ушей. Серьги были сделаны по ее рисунку, и забрала она их у ювелира утром, возвращаясь от агентов. Женщины на вечеринке отметили эти серьги, как отметили и ее наряд во всех подробностях. Их всех присутствовавших женщин одета она была лучше всех, как это всегда и бывало, куда бы она ни шла.

На вечеринке Анджела оставалась до самого конца и к себе на Гросвенор-сквер возвратилась в одиночестве. Лифтера с начала войны после полуночи не бывало, и она, сама войдя в лифт, нажала кнопку и поднялась на свой мансардный этаж, в пустую молчаливую квартиру. Ворошить пепел в камине не было нужды – электрические угли в элегантной стальной корзинке светились ровно и всегда одинаково, пепла они не давали, и температура в комнате не менялась ни зимой, ни летом, ни днем, ни ночью. Анджела сделала себе большое виски с содовой и включила радио.

Звучали голоса – неустанно, на языках всего мира. Она слушала, крутила ручку настройки; иногда в хор голосов врывалась музыка, иногда слышалась молитва. Она налила себе еще виски с содовой.

Служанка ее жила отдельно, ей было велено Анджелу не дожидаться. Придя утром, она застала миссис Лайн в постели, но бодрствующей; платье, в котором та была накануне вечером, было аккуратно развешено, а не брошено в беспорядке на ковер, как это нередко бывало. «Я утро проведу в постели, Грейнджер, – сказала Анджела. – Принесите мне сюда радио и газеты тоже».

Позднее, приняв ванну, она вернулась в постель и, проглотив две таблетки снотворного, заснула и спала до тех пор, пока не пришло время вставлять в окна рамы с темными шторами, маскируя их темными гардинами.

Глава 9

– Как насчет мистера и миссис Приттимен-Партридж и их усадьбы. «Пивоварня» в Грентли-Грин?

Бэзил выискивал подходящие данные, рассматривая теперь самые отдаленные от Мэлфри усадьбы. Восточную и западную стороны он уже проработал, Грентли-Грин же лежала на южной окраине, там, где холмистый ландшафт уплощался в долину, изобилующую огородами и яблоневыми садами, снабжавшими округу сидром.

– Они, должно быть, очень старые, – сказала Барбара. – Я с ними едва знакома. Кажется, недавно я что-то слышала про мистера Приттимен-Партриджа, но не помню, что именно.

– Дом у них красивый? Мебель хорошая?

– Насколько мне известно, да.

– Люди добропорядочные? Любители мирной тихой жизни?

– Наверно.

– Подходит!

Бэзил склонился над картой, изучая путь до Грентли-Грин, который назавтра ему предстояло проделать.

Усадьбу «Пивоварня» он нашел без труда. В семнадцатом веке здесь варили пиво, позже дом преобразовали для жилья. Своим широким, привычной формы фасадом из тесаного камня дом был обращен к общинному выгону. Шторы и фарфоровые вазы на окнах показывали, что «дом поддерживается в хорошем состоянии». Бэзил одобрил вазы – большие, темного веджвудского фарфора – ценные, хрупкие, без сомнения, заботливо хранимые. В открывшуюся дверь Бэзил увидел шедший через весь дом прямой коридор и заснеженную лужайку с заваленным снегом можжевеловым кустом за домом.

Дверь открыла девушка, крупная и миловидная. Она была белолицей, с огромными голубыми глазами, белокурые волосы ее кудрявились, большой рот застенчиво сжат. Одета девушка была в твидовый костюм и вязаный джемпер, словно собралась на прогулку, но теплые тапочки на меху свидетельствовали, что утро она проводила дома. Все в девушке казалось большим, полновесным, мягким и круглым. На вывеску дома моды она не годилась, но назвать ее толстой тоже было бы неверно. С годами формы ее должны были стать восхитительно пропорциональными. Буше охотно изображал таких девиц полуодетыми, окутанными розово-голубым облачком тонкого батиста и с бабочкой, порхающей над бело-розовыми округлостями грудей.

– Мисс Приттимен-Партридж?

– Нет. Только не говорите, что собираетесь предложить мне что-то купить. Стоять здесь в дверях жутко холодно, а если я приглашу вас в дом, мне придется купить ваш товар.

– Я хотел бы повидать мистера и миссис Партридж.

– Они скончались. По крайней мере один из супругов. Другой же прошлым летом продал дом. Если это все, то, пожалуйста… Мне неприятно быть с вами столь неучтивой, но я должна закрыть дверь, а не то закоченею.

Так вот что слышала Барбара о владельцах «Пивоварни»!

– Могу я войти?

– О боже мой, – говорила полнотелая девица, ведя его в гостиную с веджвудскими вазами. – Вы хотите, чтобы я что-то купила или заполнила анкету? Или это по поводу подписки? Если дело касается первых двух вопросов, то ничем помочь не могу, – муж в отъезде, в йоменских войсках, а если это подписка, то наверху кое-какие деньги у меня есть. Мне сказали сдать такую же сумму, какую сдаст миссис Эндрюс, жена доктора. Если вы у нее еще не были, то вернитесь ко мне после того как выясните, сколько готова сдать она.

В гостиной все было новым – и краска, и ковры, и гардины. И, видно, совсем недавно расставленная мебель. Напротив камина стоял широкий вместительный диван, чьи обитые набивной тканью подушки еще хранили вмятины от тела этой милой юной женщины: она лежала тут, когда Бэзил позвонил в дверной колокольчик. Он знал, что стоит провести рукой по круглой впадине, где только что находилось ее бедро, и она окажется теплой и что другими подушками хозяйка подпирала плечо. Книга, которую она читала, лежала на шерстяном каминном коврике. Бэзил мог в точности вообразить позу, в которой это тело в ленивой юношеской истоме распростерлось на диване.

Девушка, казалось, уловила дерзость, с которой он изучал ее, и спросила:

– А почему вы не в армии?

– Моя работа имеет важное общенациональное значение, – ответил Бэзил. – Я окружной уполномоченный по распределению эвакуированных и сейчас ищу подходящий дом для трех эвакуированных детей.