Книга У подножия Монмартра - Бритта Рёстлунд

Никакой записки в банке нет. Однако, когда Мансебо навинчивает крышку на банку, он замечает на нижней поверхности крышки три буквы, нанесенные черным фломастером: К. Э. Т. Мансебо улыбается и ставит банку с деньгами туда же, где лежат шестьдесят девять китайских записных книжек и бинокль. Он очень умно поступает, что хранит эти сокровища среди всякого хлама. Никому и никогда не придет в голову искать там что-нибудь по-настоящему важное.

«Вечером у нас будет праздник», – думает Мансебо, открывает дверь настежь и смотрит на окна квартиры дома напротив. Новый рабочий день начался.

Пробка с резким хлопком вылетает из бутылки, как и должно быть, когда открывают бутылку шампанского. Фатима смеется и берет телефонную трубку. Амир будет веселиться где-то до вечера. После анисового ликера в «Ле-Солейль» Мансебо зашел в винный магазин Николя и купил две бутылки шампанского. Ему и на самом деле есть что праздновать. Весь день Мансебо пребывал в приподнятом настроении. Он чувствует себя ребенком, получившим долгожданный подарок, и теперь хочет сполна им воспользоваться. Это просто дар небес, что Тарик выиграл тысячу евро в лотерею, и теперь у него, Мансебо, есть повод на глазах у всех отметить свой тайный успех.

– Да, да, ты что, не слышишь, что я говорю? Тысяча евро за просто так!

Все понимают, что Фатима говорит со своей старой теткой. Это ее единственная близкая родственница, которая еще жива.

– Иди сюда, нам пора чокнуться, – смеясь, кричит Тарик.

Фатима пытается закончить разговор, и не потому, что хочет поскорее чокнуться, а потому, что разговор с Тунисом стоит бешеных денег. Все поднимают бокалы. Адель – единственная, у кого в бокале нет вина. Она никогда не пьет спиртное, утверждая, что вино ей никогда не нравилось. Мансебо поднимает бокал на уровень глаз и смотрит на свой мир, на свою семью, сквозь желтое пузырящееся море. Он вспоминает о бинокле, и это до краев переполняет его радостью. Как же ему нравится бинокль. Сквозь бокал Мансебо смотрит на светлую улыбку Тарика. Брат выглядит довольным, и Мансебо от души желает, чтобы он и в самом деле был счастлив. Но Мансебо не верит в это. Брат не будет счастлив в этом браке. Мансебо не знает, можно ли назвать Тарика счастливым. Очень многое говорит против этого: больная жена, отсутствие детей и мечты о будущем.

Мансебо делает глоток из бокала, чтобы затем снова поднять бокал и чокнуться. Теперь он рассматривает Адель сквозь пузырящуюся жидкость. Сегодня вечером Адель сняла свой неизменный платок. Конечно, Мансебо видел ее без платка бессчетное число раз, но вечером она выглядит совершенно по-другому. В ней появилась какая-то открытость, хрупкость, радость и легкость. Мансебо кажется, что радости Адели добавило нечто иное, нежели выигрыш в лотерею. Она красива, думает Мансебо и принимается внимательно рассматривать ее карие миндалевидные глаза. В очерченном бокалом поле зрения появляется Амир, выходящий из комнаты; как будто чувствует, что попал под наблюдение. Мансебо перемещает бокал и смотрит на Фатиму, которая, смеясь, что-то рассказывает. Контраст между красотой Адели и убожеством Фатимы заставляет Мансебо вздрогнуть. Он ставит бокал на стол и смотрит на жену, надеясь, что кривой нос был всего-навсего следствием искажения. Но напрасны были его надежды – шампанское не уродует, а, наоборот, приукрашивает и людей, и окружающий мир.

Тарик выходит в холл, но очень скоро возвращается с коричневой коробкой в руках. Фатима уходит на кухню готовить чай. Адель затаила дыхание, и Мансебо не понимает почему. Он сидит с третьим бокалом шампанского в руке и смотрит на квартиру в доме напротив, рисуя в своих фантазиях двойную жизнь писателя.

– Ты, кажется, задремал, брат.

Тарик садится рядом с кузеном и открывает коричневую коробку.

– Будь любезен, пей шампанское, а я буду курить сигару.

В коричневой деревянной коробке лежат пять больших сигар на подстилке из коричневой хрустящей бумаги, похожей на пергамент для выпечки. Мансебо тянется за сигарой, но Фатима, которая уже вернулась из кухни с чаем, захлопывает коробку и в который уже раз за сегодняшний день Мансебо получает по пальцам.

– Если мне не изменяет память, ты уже выкурил свою вечернюю норму?

Мансебо больно. У коробки тяжелая, массивная крышка. Наверное, Фатима не хотела причинить мужу боль, но она это сделала. Однако Мансебо страдает не от физической боли, а от того, что его оторвали от сладостных фантазий. Это так же жестоко, как разбудить крепко спящего человека, вырвать его из красочного мира грез и окунуть в реальность серой и неприветливой жизни. В эту минуту он ненавидит Фатиму. От ненависти нос ее становится еще больше.

– Строгая у тебя жена, – говорит Тарик, закуривает сигару и аккуратно закрывает коробку.

Бурная радость Мансебо сменяется подавленностью и сонливостью. Настроение уже не пузырится в унисон с шампанским. Приподнятое настроение испарилось, а радость притупилась. В комнату входит Адель с чаем. Приходит даже Амир, но не за чаем, а за сладким тортом. Мансебо берет со стола бутылку и выливает остатки шампанского в свой бокал. Обычно он мало пьет, ограничиваясь ликером в «Ле-Солейль», и поэтому чувствует легкое опьянение. Фатима бросает взгляд на мужа, но притворяется, что ничего не замечает.

Мансебо внезапно трезвеет, очнувшись от своего салонного опьянения. Он видит, как писатель запирает наружную дверь. Мансебо машинально смотрит на часы, висящие над телевизором. На часах без четверти одиннадцать. Куда, интересно, он собрался? Свет в квартире потушен. Это означает, что мадам Кэт уже спит или ее вообще нет дома. Собственно, это не важно, думает Мансебо, потому что работодатель сам знает ответ на этот вопрос. У Мансебо возникает трудно преодолимое желание встать и последовать за объектом наблюдения. В Париже многие не спят по ночам. По улицам до утра бродят беспокойные души.

* * *

Весь день на работе я не могла думать ни о чем другом, кроме месье Каро, и между передачами писем проверяла свои теории на его счет. В моем распоряжении было несколько фактов. Юдифь Гольденберг была матерью месье Каро и женщиной, которой нельзя было воздавать почести. Во всяком случае, с точки зрения ее сына. Но что же дурного она сделала?

Юдифь умерла двадцать лет назад. Эту информацию я почерпнула из надписи на надгробном камне. Месье Каро, несомненно, видел, как я клала цветы на могилу его матери. Не могла ли я или мои цветы стать причиной, толкнувшей месье Каро на попытку самоубийства? Может быть, мое поведение переполнило чашу терпения старого человека, который испытывал неприязнь к своей умершей матери?

Месье Каро даже дал мне понять, что и я не лучше Юдифи. Я не вполне понимала, почему он это сказал. Месье Каро хотел, чтобы я все ему объяснила, но я просто вышла из палаты, оставив его одного. Он беспомощно кричал мне вслед, звал назад. На его крик пришел молодой врач, чтобы узнать, что случилось. Я объяснила врачу, что месье Каро по ошибке решил, что я была знакома с его умершей матерью. Но это совершенно не соответствовало истине. Врач кивнул и сказал, что, скорее всего, перед выпиской месье Каро им придется провести еще кое-какие обследования.