Книга Прощай, красавица - Рэймонд Чандлер

У женщины были кудрявые волосы и смуглое худощавое, чахлое азиатское лицо. Привлекали внимание крупные камни в ее серьгах и массивных перстнях, на одном пальце поблескивали изумруд и лунный камень в серебряной оправе, возможно, изумруд был настоящим, но почему-то выглядел подделкой, как ножной браслет для опознания раба в пятицентовом магазине. Перстни не шли к ее сухим смуглым немоложавым рукам.

Она заговорила. Голос ее был мне знаком.

– А, ми-истер Марло, это оч-чень хорошо, что вы здесь. Амтор, он будет оч-чень рад.

Я положил на стол стодолларовую бумажку, полученную от индейца. Оглянулся. Индеец уже спустился обратно на лифте.

– Прошу прощения. Это была отличная мысль, но я не могу принять их.

– Амтор, он хоч-чет вас на-нять, да? – Женщина снова улыбнулась. Губы ее шуршали, как папиросная бумага.

– Мне сперва надо узнать, в чем заключается работа.

Женщина кивнула и медленно поднялась из-за стола. Прошелестела мимо меня в тесном платье, облегающем ее, как русалку кожа, и подчеркивающем достоинства ее фигуры, если можно считать достоинством увеличенный на четыре размера объем того, что ниже талии.

– Я провожу вас.

Она нажала кнопку в стене, бесшумно отодвинулась невидимая дверь. За ней виднелся молочно-белый свет. Прежде чем войти, я еще раз взглянул на улыбку женщины. Теперь она была древнее Египта. Дверь бесшумно закрылась за мной.

В комнате не было никого.

Восьмиугольная комната, от пола до потолка обтянутая черным бархатом, с высоким, тоже, видимо, бархатным потолком. Посреди угольно-черного ковра восьмиугольный белый столик, на который двое людей с трудом смогли бы поставить локти, посреди столика – молочно-белый шар на черной подставке. Свет шел из него. Что находилось внутри шара, было не разглядеть. С двух сторон столика – белые восьмиугольные табуреты, его уменьшенные копии. У стены еще один такой же. Больше ничего, совершенно ничего. Голые стены. Без окон. Если имелись другие двери, то их не было видно. Я оглянулся на ту, в которую вошел. Ее тоже не было видно.

Секунд пятнадцать я стоял с легким, смутным ощущением, что за мной наблюдают. Очевидно, где-то был глазок, но обнаружить его мне не удалось. Я оставил попытки. Прислушался к своему дыханию. В комнате было тихо, так тихо, что я слушал, как воздух входит в ноздри с мягким звуком, напоминающим шорох маленьких штор.

Потом в дальней стене отодвинулась маленькая дверь, вошел человек, и дверь закрылась. Не поднимая головы, вошедший направился к столику, сел на восьмиугольный табурет и сделал плавный жест самой изящной рукой, какую мне доводилось видеть.

– Прошу сесть. Напротив меня. Не курите и не суетитесь. Постарайтесь полностью расслабиться. Итак, чем могу служить?

Я сел, сунул в рот сигарету и, не зажигая, покатал из угла в угол. Оглядел сидящего передо мной человека. Тонкий, высокий и прямой, как стальной прут. Волос тоньше и светлее, чем у него, я не встречал. Как будто отфильтрованные сквозь шелковую кисею. Кожа свежая, как лепесток розы. Ему могло быть и тридцать пять лет, и шестьдесят пять. Годы не оставили на нем следов. Зачесанные назад волосы подчеркивали изящество профиля – любой из Бэрриморов[8] позавидовал бы. Брови угольно-черные, как пол, стены и потолок. Глаза глубокие, очень глубокие. Бездонные, дурманные глаза сомнамбулы. Похожие на колодец, о каком я когда-то читал. Происходило это девятьсот лет назад в одном старом замке. Человек бросил в колодец камень и ждал. Ждал и прислушивался, потом ждать надоело, но, едва человек собрался уходить, со дна донесся еле слышный всплеск, такой тихий, отдаленный, что почти не верилось в возможность такой глубины.

Такая же глубина была в этих глазах. Невыразительные, бездушные, они могли бы спокойно взирать, как львы рвут человека на части, как посаженный на кол человек с отрезанными веками вопит под ярким солнцем.

На нем был двубортный черный деловой костюм, сшитый мастером своего дела. Вошедший рассеянно уставился на мои пальцы.

– Прошу вас, не суетитесь, – произнес он. – Это нарушает волны, мешает моей сосредоточенности.

– От этого тает лед и мяучит кот, – сказал я.

Он едва заметно улыбнулся:

– Полагаю, вы явились сюда не затем, чтобы говорить глупости.

– Вы, очевидно, забыли, для чего я приехал сюда. Кстати, я вернул те сто долларов вашей секретарше. Приехал я сюда, как вы можете вспомнить, по поводу нескольких папирос. Начиненных марихуаной. И с вашими карточками в мундштуках.

– Вы хотите узнать, как они там оказались?

– Да. Это мне следовало заплатить вам сто долларов.

– В этом нет необходимости. Ответ прост. Я не всеведущ. Не знаю.

На миг я почти поверил ему. Лицо его было ясным, словно крыло ангела.

– Тогда зачем же вы послали мне сто долларов, и грязного индейца, от которого смердит, и машину? Кстати, неужели индейцу необходимо смердеть? Если он работает на вас, могли бы заставить его вымыться.

– Это прирожденный медиум. Они очень редки, как алмазы, и, как алмазы, иногда встречаются в грязных местах. Насколько я понял, вы частный детектив.

– Да.

– Мне кажется, вы очень глупый человек. У вас глупый вид. Вы занимаетесь глупой работой. И приехали по глупому делу.

– Понятно, – сказал я. – Глупый. Наконец дошло.

– И думаю, мне больше не стоит вас задерживать.

– Вы меня не задерживаете, – сказал я. – Это я вас задерживаю. Мне нужно знать, почему ваши карточки оказались в папиросах.

Амтор едва заметно пожал плечами:

– Мои карточки могут оказаться у кого угодно. Я не даю своим друзьям папирос с марихуаной. Ваш вопрос остается глупым.

– Попытаюсь внести некоторую ясность. Папиросы находились в дешевом японском или китайском портсигаре, раскрашенном под черепаший панцирь. Когда-нибудь видели такой?

– Нет. Не припоминаю.

– Еще одна деталь. Портсигар лежал в кармане человека по имени Линдсей Марриотт. Вам знакомо это имя?

Амтор задумался:

– Да. Я пытался излечить его от робости перед камерой. Он хотел сниматься в кино. Это было пустой тратой времени. В кино он не нужен.

– Догадываюсь, – сказал я. – На экране он выглядел бы как Айседора Дункан[9]. И еще один вопрос. Зачем вы послали мне сто долларов?

– Уважаемый мистер Марло, – холодно сказал Амтор, – я не дурак. У меня очень тонкая работа. Я знахарь. Это означает, что я делаю то, чего не в силах сделать врачи в своей мелкой, трусливой, эгоистичной гильдии. Я постоянно нахожусь в опасности из-за таких людей, как вы. И хочу оценить опасность до столкновения с ней.