Книга Забытые - Диан Дюкре

– Она в тебе, она в Педро… Это любовь! – весело восклицает Ева.

Купидоном пораженный,Чудный пурпурный цветок,На покров очей смеженный,Испусти волшебный сок,И им брошенная деваПусть блеснет в его очах,Как Венера в небесах!Когда придет Елена, ты проснисьИ всей душой в прекрасную влюбись![65]

– Англичанин нас надул! – разочарованно восклицает Сюзанна. – А что я говорила?

– Совсем наоборот! Он показывает нам, что мы можем изменить свою судьбу, если в нас есть сила любви, а не только желание, – отвечает Ева. – Вам не хватает воображения! Лиза, ты не решаешься признаться самой себе, что любишь Эрнесто, но мы уже давно это поняли.

Конечно, Лиза всегда знала, что родилась в семье евреев, из этого не делали тайны, но над своим происхождением никогда особо не задумывалась. В день Великого прощения, перед заходом солнца, мать зажигала свечи и благословляла Лизу, а затем отец отправлялся в синагогу, расположенную на Фазаненштрассе. Она декламировала ему стихи, смысла которых она не понимала, поэтому помнила теперь только окончание: «Его левая рука поддерживает мою голову, а правая обнимает. Говорю вам, дочери Иерусалима: не будите любовь, не ищите любовь, пока она не пришла». Эта фраза стала для Лизы тайным жизненным кредо… Вечером к ним в гости приходили разговеться дяди и тети. Они говорили о далекой стране своих предков, язык которой звучал странно, где апельсины были обласканы солнцем, где за детьми наблюдал грозный Господь. Быть еврейкой – это похоже на странную игру, состоящую из тайных слов и запретов.

Во Франции Лиза об этом забыла. Она стала иммигранткой, немкой, а остальное словно осталось в небольшом сундучке, закрытом на ключ. Когда началась война, сундучок открылся. Лиза согласилась с мыслью умереть за то, что она была еврейкой, но никогда не намеревалась полюбить не еврея. В это трудное время ей казалось, что она предает тысячелетние традиции своего рода, но желание у нее было только одно: прожить еще хотя бы день, чтобы вновь увидеть Эрнесто, пусть и за решеткой, вновь прикоснуться к нему. Чтобы его левая рука поддерживала ее голову, а правая обнимала…

– Почему я должна играть осла? Это несправедливо!

Сюзанна поднимается на сцену, напяливая на голову бумажный парик с двумя коровьими ушами, которые Сильта долго выпрашивала у буфетчиц, и чем-то вроде хвоста из рафии.

– Потому что ты, Сюзанна, боишься, что не понравишься такой, какая ты есть. Ты будешь играть Основу, комедианта-неудачника. Судьба посмеялась над ним и наделила ослиной головой, и ты боишься, что никто тебя не полюбит, потому что ты урод. Но Титания, королева фей, без памяти влюбляется в Основу, когда просыпается рядом с ним в волшебном лесу.

– Должно быть, она объелась в этом лесу ядовитых грибов!

– А ты что, думаешь, тебя нельзя полюбить такой, с огромными ушами?

ТИТАНИЯ, просыпаясь

Прошу, прекрасный смертный, спой еще!Твой голос мне чарует слух, твой образПленяет взор. Достоинства твоиМеня невольно вынуждают сразуСказать, поклясться, что тебя люблю я!

ОСНОВА

По-моему, сударыня, у вас для этого не очень-то много резону. А впрочем, правду говоря, любовь с рассудком редко живут в ладу в наше время, – разве какие-нибудь добрые соседи возьмутся помирить их. Что? Разве я не умею пошутить при случае?

ТИТАНИЯ

Ты так же мудр, как и хорош собой!

ОСНОВА

Ну, это, положим, преувеличение. Но будь у меня достаточно смекалки, чтобы выбраться из этого леса, – вот бы с меня и хватило.

ТИТАНИЯ

Покинуть лес!..Не думай и пытаться.Желай иль нет – ты должен здесь остаться.Могуществом я высшая из фей.Весна всегда царит в стране моей.Тебя люблю я. Следуй же за мной!К тебе приставлю эльфов легкий рой,Чтоб жемчуг доставать тебе со дна,Баюкать средь цветов во время сна.Я изменю твой грубый смертный прах:Как эльф, витать ты будешь в облаках.Скорей ко мне, Горчичное Зерно,Горошек, Паутинка, Мотылек![66]

Глаза Сюзанны становятся влажными.

– Ах, Лиза, если бы ты сказала мне все это с испанским акцентом, я не раздумывая сделала бы тебе предложение!

– Думаю, я ответила бы «да», – говорит Лиза, смеясь.

– Видите, я вас не обманула! – восклицает Ева. – Теперь вы понимаете, что поэзия помогает побороть страх?

– Да, но все равно это совсем невесело. Никто не придет к нам на премьеру.

– Шекспир вот уже несколько веков – один из самых популярных драматургов в мире! – возмущается Ева.

– Для того чтобы такое понравилось, нужно быть англичанином! Учитывая то, что они едят с утра до вечера, а это в основном какая-то жидкая кашица, неудивительно, что они хандрят. Я слышу эти слова – и мне уже становится дурно. После такого следовало бы съесть цыпленка! Ничего не выйдет с этим кабаре. Мы во Франции платим за то, чтобы услышать: все хорошо, все счастливы, а не для того, чтобы рыдать над историями о том, как одна несчастная умирает в лесу рядом с каким-то ослом.

– Сюзанна права: нужно сыграть пьесу, которая была бы более нам близка, историю о женщине.

– Да, и чтобы она была красивой, – подхватывает Сюзанна.

– Например, женщина без памяти влюбляется в мужчину, который не принадлежит к ее кругу, – подает идею Лиза.

– И общество ее не принимает!

– Она будет изгнана, потому что позволила себе отдаться страсти.

– Бедняжка, что уж там говорить! – вздыхает Сюзанна, не забыв уточнить: – Но еще нужно, чтобы было весело.

– Вы жалуетесь на головокружение, в то время когда вас пытаются хоть немного приподнять над этим миром! – раздраженно произносит Ева. – Мы же не можем, в конце концов, играть «Травиату»![67]

– А это случайно не блюдо под соусом? – интересуется прожорливая Сюзанна.

– Не совсем. Это история женщины, которая осталась совсем одна в Париже, потому что приличное общество от нее отвернулось.

– Вот это уже ближе, – замечает Лиза.

– Потому что она не замужем и детей у нее нет, – добавляет Ева.