Книга Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Даже если страх перед Германией ослепил союзников в отношении угрозы, исходящей от России, наименьшее, что они могли бы сделать после нашего поражения, – это восстановить европейское равновесие, когда революция посадила в Кремле Ленина. Они не смогли понять, что эпоха национализма закончилась и ее может заменить только организация объединения Европы. Принцип Вильсона о самоопределении был использован, однако, только в отношении меньших наций, но проигнорирован, из-за иррациональной ненависти победителей, в отношении центральных держав. Это возродило и еще более усилило национализм. Ныне, после Второй мировой войны, мы должны быть благодарны президенту Трумэну и его советникам за проявленное ими понимание данной проблемы. План Маршалла и французский план Шумана[31] наметили способы преодоления опасностей национализма. Лига Наций унаследовала слабости, проистекавшие из неверного применения принципов Вильсона. В настоящее время всем ясно, что союз свободных народов должен контролировать своих собственных ответственных чиновников.

После Первой мировой войны Дунайская монархия была разделена на составлявшие ее части. Чехи, поляки, мадьяры, хорваты и сербы были выпущены из уз бывшей империи, предположительно – в надежде, что они, в совокупности, выполнят ту роль, какую играла в Юго-Восточной Европе монархия Габсбургов. На самом же деле, как того и следовало ожидать, национальные интересы восторжествовали над объединенными интересами Европы в целом. Уничтожение монархии Габсбургов привело только к балканизации Европы, и это отсутствие государственного взгляда на ситуацию породило Версальский и Сен-Жерменский договоры, призванные обессилить, насколько возможно, всех немцев.

Эффект, произведенный потерей Германией ее положения в мире, на поколение, прошедшее через войну, достаточно ясен. Он еще усиливался опасениями, что роль Германии будет сведена на нет и в Европе. Каждый день нес новую угрозу нашему национальному существованию. Поляки угрожали Силезскому угольному бассейну; Восточная Пруссия была отдана на их милость из– за коридора, который отделял теперь ее от основной территории страны. Саар поставлен под международное управление на пятнадцать лет, а шахты его переданы Франции; Рур оккупирован французами, имевшими собственные планы относительно его окончательной судьбы. Наконец, объединение Германии с Австрией было формально запрещено, что полностью противоречило принципу самоопределения. Внутри страны старые представления о законности, порядке и преданной, достойной службе обществу были поставлены под угрозу из-за внутреннего беспорядка, хотя чиновники с огромным опытом безусловно предлагали свои услуги в распоряжение новой власти. Коммунисты, верные только указаниям Москвы, соединились с независимыми социалистами, чтобы силой навязать советское государственное устройство по русскому образцу. В Баварии, наиболее консервативном из германских государств, Эйснер сумел установить первое местное советское правительство. Гражданская война разразилась в Руре, Саксонии и других промышленных центрах. Коммунистические агенты поднимали красный флаг где только возможно, и само существование социал-демократического правительства Эберта оказалось под угрозой.

Но более устойчивые элементы нации не слагали оружия. Остатки распущенной германской армии формировали, под командой офицеров и других вожаков, добровольческие отряды для разгона революционеров. Различные силы называли это возрождением германского милитаризма. Они отказывались признать, что то был вопрос самообороны и что нашим единственным побуждением было спасти Германию от красного потопа, точно так же, как и тридцать с чем-то лет спустя. Я не был членом ни одного из добровольческих отрядов, но по возвращении из Турции был вынужден в Мюнхене пробиваться с вокзала с их помощью. Командиром там был офицер по фамилии Фауопель, ставший потом германским послом при правительстве Франко в Испании. На фоне всех этих беспорядков я не был допущен к себе домой в Саар и видел мало шансов на продолжение своей военной карьеры. Найти решение моих непосредственных проблем было нелегко, но в итоге я решил вернуться к сельской жизни, в которой вырос. Люди, обрабатывающие землю, всегда составляли источник силы нашего народа, и если мы хотели, чтобы к нашим делам вернулось здравомыслие, то именно с этих людей и надо было начинать. На протяжении поколений они жили в атмосфере законности и порядка, а в промышленную эпоху сохранили свои убеждения и верования. Если христианским понятиям суждено сыграть подобающую роль в жизни новой республики, то я окажусь среди них в хорошей компании, чтобы бороться с материалистическим духом двадцатого столетия и отвращать угрозу упадка, безнадежности и морального вырождения.

Я арендовал имение в своей родной Вестфалии – старый сельский дом с конюшнями и немного земли, занятой в основном прудами и заросшей древними дубовыми деревьями. Это было примитивное существование, без всяких современных удобств – без канализации и водопровода, без электричества, удаленное на много километров от шоссейной и железной дорог. Но соседи у «Хаус Мерфельд» – так называлось имение – были прекрасные, простые люди, прочно стоявшие обеими ногами на земле, крепкие в своих религиозных убеждениях и безупречные в поведении. Они жили в своем собственном, спокойном и упорядоченном мире, и завоевать их доверие было не просто. Но, однажды полученное, это доверие сохранялось на всю жизнь. От нас было недалеко до границ Рура, и отголоски красной революции, происходившей там, долетали даже до наших одиноких проселков. Я организовал из местного народа добровольный отряд для отражения набегов красных мародеров, и нам пришлось закопать в землю или спрятать наши немногие ценности и резервы продовольствия. В конце концов я был вынужден просить у военного коменданта Мюнстера для усиления нашей обороны отделение солдат. Эта жизнь в обстановке нравственного падения, вызванного гражданской войной, была бесконечно более отвратительной, чем все то, что я испытал на полях боев во Фландрии.

В эти тревожные дни один из моих соседей, а именно руководитель «Вестфальской ассоциации сельских хозяев» Фрейгер фон Керкеринк цур Борг, предложил мне представлять их интересы в прусском земельном парламенте. Для того чтобы решиться принять это предложение, мне потребовалось достаточное время. Основной проблемой для меня было решить, к какой партии примкнуть. Я уже упоминал о своем отвращении к формальному консерватизму, к тому же его политическое выражение в Пруссии, казалось, впитало слишком много предрассудков и отживших понятий. Я думал, что гораздо лучшей идеей будет вступить в одну из центристских партий, предпочтительнее всего – в партию центра. Она была основана для представительства католических интересов во времена борьбы государства Бисмарка с Римско-католической церковью. При Виндтхорсте партия привлекла к себе много консервативно настроенных людей из Рейнланда, Вестфалии, Баварии и Силезии. Как центристская партия, она была в особенности привержена компромиссам и всегда направляла свою деятельность на воплощение социальных концепций папы Льва XIII. Поскольку социальные проблемы были более, чем когда-либо, в центре внимания, я был убежден, что смогу с пользой применить свой опыт, приобретенный на предприятиях тестя. Мне казалось, что партия с религиозными корнями сможет наилучшим образом отстаивать христианские принципы, исключенные из Веймарской конституции. К тому же, поскольку все мои соседи в Вестфалии придерживались той же веры, что и я сам, я смогу по-настоящему представлять их интересы.