Книга Врангель - Борис Соколов

«Мы стояли два дня в Константиновке (в станице Константиновской. — Б. С.). Наши офицеры играли в карты и редко выходили наружу… На третий день я поил в конюшне лошадей, когда услыхал выстрел, еще и еще. Я вышел на двор, и около меня цыкнула пуля. На краю плоскогорья стояла цепь, очевидно, красные. Стрельба усилилась. Мешкать было нельзя. Я оседлал всех лошадей, проклиная наших в хате, ничего не слышащих. Потом вихрем ворвался в хату.

— Красные!

Все вскочили, стали спешно одеваться и собирать вещи. Очень обрадовались, увидя оседланных уже лошадей. Стреляли уже по всему селу. Мы бросились в парк. Ездовые запрягали. Дивизия скорей выкатилась, чем вышла из Константиновки. Штаб Врангеля выскочил полуодетым. Несколько казаков попались в плен. Когда назавтра мы снова заняли Константиновку, то нашли их изуродованные трупы. Это очень озлобило людей, и пленных расстреляли».

В мемуарах Врангель о расстреле пятнадцати казаков из Константиновской не упомянул — за малозначительностью происшествия (если только об этих несчастных не говорилось в той восьмой части текста, которую барон сократил перед публикацией и завещал уничтожить).

В данном случае расправа, несомненно, была спровоцирована убийством красными в Константиновской нескольких пленных. Врангель, не разобравшись, в свою очередь приказал расстрелять взятых под Константиновской полтора десятка казаков, мобилизованных красными. Вряд ли он в этот момент подумал о том, что они никак не могли участвовать в убийстве пленных. Наверняка это сделали гораздо более отпетые таманцы из иногородних, для которых кубанские казаки были давними врагами. Казнь же этих пятнадцати несчастных, которые только и думали, как бы поскорее возвратиться к своим семьям, несомненно, очень скверно повлияла на настроение казаков. По сути, Врангель в тот раз расстрелял 15 потенциальных бойцов своей дивизии. Ведь кубанские казаки все-таки охотнее служили белым, тогда как иногородние практически поголовно были на стороне красных.

Надо сказать, что во время первого кубанского похода и в начале второго в Добровольческой армии принято было расстреливать пленных. В Ледовом походе добровольцев было всего порядка четырех тысяч человек. Они не имели никакой возможности охранять сотни и тысячи пленных красноармейцев, а тем более вести их с собой к Екатеринодару. Мобилизовывать же красноармейцев Корнилов и Деникин опасались, считая, что они при первой возможности поголовно перебегут к противнику. Беда Добровольческой армии, да и всего Белого движения в целом, заключалась в том, что его вожди оказались не в состоянии выдвинуть сколько-нибудь привлекательной программы. Лозунг продолжения войны с Германией, с которым выступали Корнилов и Алексеев, способен был вдохновить пленных красноармейцев только на скорейшее дезертирство из Добровольческой армии. Обещание созвать в некоем неопределенном будущем, «после победы над большевиками», Учредительное собрание, которое и решит все актуальные вопросы — земельный, рабочий, национальный и прочие — не могло всерьез увлечь ни один слой населения. Неудивительно, что социальная опора белых была во много раз меньше, чем у красных.

Конечно, для основной массы крестьянства одинаково разорительно было присутствие и белых, и красных войск. Большинство крестьян стремилось уклониться от борьбы или пополняло многочисленные отряды «зеленых», чья программа сводилась либо к тому, чтобы пограбить вдоволь, либо к установлению «подлинной крестьянской» власти в пределах уезда или губернии. Однако у большевиков была на селе достаточно прочная социальная база в лице безземельных и малоземельных крестьян и батраков, которые составляли более 30 процентов всего крестьянства. Это был достаточно надежный контингент для пополнения Красной армии, причем этих бойцов можно было без больших проблем посылать за пределы своего уезда или губернии, ведь бедняков на «малой родине» ничего не держало, имущества у них почти не было. Красноармейский паек, жалованье и бесплатное обмундирование были для них достаточным стимулом. Кроме того, на стороне красных была масса неквалифицированных рабочих, а также рабочие средней квалификации с больших заводов. В условиях, когда многие предприятия вынуждены были сокращать производство из-за отсутствия сырья или платежеспособного спроса (даже сам этот термин потерял смысл в условиях «военного коммунизма»), это тоже был важный источник пополнения Красной армии; причем рабочих, как и крестьян-бедняков, можно было везти «давить контру» в любую губернию. Кроме того, на стороне большевиков оказались большие контингенты иностранцев, оказавшихся на российской территории в результате военных действий 1914–1917 годов: латышские стрелки, интернационалистские формирования из военнопленных — венгров, немцев, австрийцев, представителей югославянских народов, а также из китайцев. Последние в большом количестве появились в российских губерниях для проведения разного рода хозяйственных работ, замещая тех, кто был призван на фронт.

У белых социальная база была несравненно уже. Сюда можно отнести значительную часть — но отнюдь не подавляющее большинство — офицерства. Как показал историк С. В. Волков, из примерно 276 тысяч офицеров, состоявших в императорской армии в 1917 году, примерно 170 тысяч впоследствии служили в белых армиях, а от пятидесяти пяти до пятидесяти восьми тысяч были призваны или пошли добровольно в Красную армию и никогда не служили у белых. Кроме того, около пятнадцати тысяч офицеров воевало в армиях возникших в результате распада Российской империи на ее окраинах национальных государств (Польши, Украины и др.). Еще 28–30 тысяч офицеров не принимали участия в Гражданской войне, что не избавило многих из них от красного террора. Надо также иметь в виду, что в Красной армии служили еще примерно 15 тысяч бывших белых офицеров, захваченных в плен, так что общее число офицеров, оказавшихся на стороне красных, можно оценить в 70–78 тысяч.

Около 62 процентов от общей численности российского офицерского корпуса — 170 тысяч человек — служили в белых армиях. Цифра выглядит внушительно. Однако подавляющее большинство офицеров, числившихся в белых армиях, на самом деле обретались в тылу и большого вклада в повышение боеспособности белых армий не вносили, хотя это и не избавило их от красного террора. По оценкам того же Волкова, в рядах белых погибло 50–55 тысяч офицеров, в рядах Красной армии — более десяти тысяч офицеров. Примерно четыре тысячи офицеров были убиты в армиях национальных государств, а еще 20 тысяч, как ранее служивших у белых, так и не участвовавших в Гражданской войне, стали жертвами красного террора. В эмиграцию с белыми ушли 58 тысяч офицеров, а еще около пяти тысяч остались служить в армиях национальных государств (Польши, стран Прибалтики, Финляндии). Кроме того, эмигрировало пять-шесть тысяч офицеров, не участвовавших в Гражданской войне. В СССР осталось около 110 тысяч бывших офицеров царской армии. Мало кто из них пережил советские репрессии 1920–1922 и 1930-х годов (погибло более семидесяти тысяч человек).

Кроме офицеров в Белом движении участвовала часть интеллигентной молодежи, в основном из числа гимназистов и кадетов. Значительную часть белых армий составляли казачьи войска. Однако тут необходимы две оговорки. Во-первых, значительная часть беднейших слоев казачества сражалась и в Красной армии. Во-вторых, казаки упорно дрались только на своих войсковых землях и без большого воодушевления вели боевые действия за их пределами.