Книга Русский Берлин - Александр Попов

Обычно, объясняя причины этой акции, приводят слова Троцкого о «социалистической гуманности»:

«Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений… все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстрелять их по законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность…

Есть, однако, и другая, не столь пафосная, но намного более прагматичная версия, объясняющая происходившее банальной диалектикой смены элит, необходимостью «освободить места». Ее высказал никуда не высылавшийся, осужденный в 1930 г. на пять лет лагерей историк Н. И. Преферансов. «Советская власть готовит свою интеллигенцию, — писал он. — Отсюда — процесс вытеснения старой интеллигенции. Положение этой старой интеллигенции я считаю безнадежным даже… когда эти интеллигенты хотят добросовестно работать с соввластью… новое поколение вытесняет старых, беспартийных интеллигентов… Социальные отношения в стране таковы, что старой интеллигенции все равно приходится уходить…».[15]

Две рубашки и иностранная валюта

С высылаемых брали обязательство под страхом смертной казни не возвращаться в Советскую Россию и заявление о добровольном выезде за границу (при наличии средств это могло быть сделано за свой счет, соответственно с большими удобствами в отношении классности билетов).

Федор Степун рассказывал, что изгнанникам было разрешено взять:

«Одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь».

Но, видимо, не все было так однозначно строго. Высланный бывший кадет, публицист Михаил Ильин (Осоргин) рисует более либеральную, картину:

Легко сказать — ехать. А виза? А паспорт? А транспорт? А иностранная валюта? Это тянулось больше месяца. Всесильное ГПУ оказалось бессильным помочь нашему «добровольному» выезду за пределы Родины. Германия отказала в вынужденных визах, но обещала немедленно предоставить их по нашей личной просьбе. И вот нам, высылаемым, было предложено сорганизовать деловую группу с председателем, канцелярией, делегатами. Собирались, заседали, обсуждали, действовали. С предупредительностью (иначе — как вышлешь?) был предоставлен автомобиль нашему представителю, по его заявлению выдавали бумаги и документы, меняли в банке рубли на иностранную валюту, заготовляли красные паспорта для высылаемых и сопровождающих их родных. Среди нас были люди со старыми связями в деловом мире, только они могли добиться отдельного вагона в Петербурге, причем ГПУ просило прихватить его наблюдателя, для которого не оказалось проездного билета; наблюдателя устроили в соседнем вагоне. В Петербурге сняли отель, кое-как успели заарендовать все классные места на уходящем в Штеттин немецком пароходе. Все это было очень сложно, и советская машина по тем временам не была приспособлена к таким предприятиям. Боясь, что всю эту сложность заменят простой нашей «ликвидацией», мы торопились и ждали дня отъезда; а пока приходилось как-то жить, добывать съестные припасы, продавать свое имущество, чтобы было с чем приехать в Германию».[16]

Возможность распродажи имущества с целью выручить за него определенную сумму подтверждает и Глеб Струве, который оказался свидетелем прибытия в Берлин пассажиров «философского парохода». В письме брату Петру он пишет:

«Материально они (семья Франк. — Авт.) более-менее обеспечены, т. к. продали все свое достояние, включая библиотеку, и купили — кто американскую, кто английскую — валюту. Поэтому за время путешествия они успели уже вдвое разбогатеть (благодаря инфляции. — Авт.)».

Любопытные выдержки из письма в Берлин религиозного философа Бориса Вышеславцева приводит в статье «Летучий голландец» российской интеллигенции» доктор философских наук, редактор журнала «Скепсис» Нина Анатольевна Дмитриева:

«Я собираюсь отсюда уехать и слышал, что Вы организуете университет в Берлине. Если да, то имейте меня в виду Вы спасаете этим живое воплощение остатков русской культуры для будущего, помимо спасения живого приятеля. Жизнь здесь физически оч поправилась, но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов. Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину и ветчину и тетерок и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя и нигде не служу и существую фантастически, пока еще прошлогодними авторскими гонорарами и всяк случайными доходами. Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но — безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравств запустения. Если можете, спасите меня отсюда».[17]

Письмо написано в начале октября и говорит о том, что уважаемый профессор очень торопился поспеть на корабль.

Переезд

Первыми в Ригу 23 сентября 1922 г. поездом выехали с семьями А. В. Пешехонов, П. А. Сорокин, И. П. Матвеев, А. И. Сигирский и др. Вслед за ними также по железной дороге, но уже в Берлин отправились Ф. А. Степун, Н. И. Любимов и др. И только после этого 29 сентября в море вышел «Обер-бургомистр Гакен», пассажирами которого были Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Е. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев, А. А. Кизеветтер, М. А. Ильин (Осоргин), М. М. Новиков, А. И. Угримов, В. В. Зворыкин, Н. А. Цветков, И. Ю. Баккал, профессор МВТУ В. И. Ясинский и др. 30 сентября пароход прибыл в Штеттин. На борту находилось примерно 30–33 человека из Москвы и Казани, а также из других городов (с семьями примерно 70 человек).

На «Пруссии» 16 ноября из Петрограда в изгнание отправились Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин, И. И. Лапшин и др. Всего 17 человек, с семьями — 44.

Проф. И. А. Ильин и кн. С. Е. Трубецкой. Рис. И. А. Матусевича, сделанный на борту парохода (1922)