Книга Призрак - Александр Рудазов

Даже не подумав спросить, чего Данилюк желает, официант плюхнул на стол поднос со стопкой дымящихся блинов, мелко нарезанной курицей пополам с солеными огурцами и плошкой сметаны. Рядом стоял стакан кока-колы со льдом.

Данилюк с удивлением осознал, что именно вот этого ему сейчас хотелось особенно сильно. Каким-то образом официант подал заказ раньше, чем он сумел его сформулировать хотя бы мысленно.

— Первый раз в Корчме? — понимающе глянул горбоносый.

— Первый… — подтвердил Данилюк, наматывая блин на вилку. — Хороший тут сервис…

— Хороший. Платить-то у тебя есть чем?

— Платить… вот блин… — изменился в лице Данилюк.

— Я шучу, — усмехнулся горбоносый. — Сразу видно новичка. В Призрачной Корчме не нужно платить.

— А как же они тогда зарабатывают?

— Хм… Тебе предстоит еще очень многое узнать о Загробье, — неспешно отхлебнул вина горбоносый. — Очень многое. Я правильно понимаю, что ты умер только сегодня?

— Нет, уже давно. Месяцев пять… или даже шесть.

— В самом деле? — искренне удивился горбоносый. — Вот не сказал бы по тебе…

— Просто я все это время там был, — указал вверх Данилюк. — Ну… среди живых. А потом еще и в Лимбо.

— А-а, вот оно что… Тогда понятно. Ну и как там наверху дела? Какие последние новости? Ядерная война-то еще не началась?

— Тьфу-тьфу, пока вроде нет.

— Ну когда она начнется, мы тут сразу узнаем, конечно, — задумчиво молвил горбоносый. — Народу сразу такая тьма привалит… А как последняя Олимпиада прошла?

— Двенадцатого года, лондонская? — уточнил Данилюк.

— Нет, про эту мне уже рассказывали. Зимняя, сочинская.

— Да как… нормально прошла в целом…

Поедая умопомрачительно вкусные блины, Данилюк стал рассказывать новому знакомому про Олимпиаду и о других новостях последней пары лет. Тот внимательно слушал, попивая вино из бутыли. Такое впечатление, что оно там не заканчивалось — хотя Данилюк такому уже давно не удивлялся.

— А что там весной-летом происходило, я уже не знаю, — подытожил Данилюк. — Я в феврале умер.

— Ну, выпьем за упокой, — отсалютовал бутылкой горбоносый. — Звать-то тебя как?

— Алексеем. А тебя?

— Валерий я. Родился в третьем году, умер в сорок третьем…

— В войну? — уточнил Данилюк.

— Не в тысяча девятьсот сорок третьем. Просто в сорок третьем.

— Как это? — не понял Данилюк. — Тогда что, уже русские были?

— Я не русский. Меня зовут Публий Валерий Марон. Я гражданин Римской империи… был при жизни.

Данилюк удивленно уставился на собеседника. Все призраки, с которыми он до того общался, умерли сравнительно недавно — в двадцатом веке. Если не считать домового Прокопа, он впервые встретил настолько старого духа.

— Слушай, это что же получается… ты что, во времена Христа жил? — вдруг дошло до Данилюка.

— Ну… одновременно с ним, — пожал плечами Валерий. — А что?

— А он вообще… был? На самом деле? Ты… его видел?

— Нет, не видел. Планета, представь себе, и в те времена была довольно большая. Я жил в Фессалоникеоне, это в Греции.

— Да вроде Греция не очень-то и далеко, мог бы съездить…

— Ты издеваешься, что ли? — подозрительно посмотрел Валерий.

— А что такое?

— Во-первых, Греция от Палестины таки далеко. Особенно если ничего быстрее лошади еще не придумали. Во-вторых, откуда я мог знать, что где-то там в Иерусалиме происходит что-то эдакое? Ты думаешь, они объявления в газету давали — такого-то числа состоится главное событие века, просим не опаздывать? Да ничего подобного. Распяли какого-то проповедника, ну и распяли. Никто и не заметил, их в те времена чуть ли не каждый день распинали. Десятками вдоль дорог висели. Кто же мог знать, что именно вот этот будет потом висеть на груди у каждого четвертого?

— Ну извини, извини, — поднял руки Данилюк. — Протупил. Но ты хорошо по-русски говоришь. Никогда бы не сказал, что ты иностранец.

Валерий сухо рассмеялся. Заметив недоумение Данилюка, объяснил, что говорит он вовсе не по-русски. Впрочем, и не по-латыни, хотя ее знает хорошо. Он родился в Вечном Городе, но вырос и прожил почти всю жизнь в провинции Македония, так что родной его язык — греческий. На греческом он сейчас и говорит.

Однако Данилюку кажется, что он слышит свой родной русский. Поскольку духи, призраки на самом деле вообще не говорят. Не могут они говорить. Не могут издавать звуки. Духи общаются напрямую, передавая друг другу мысли — но для них самих это выглядит так, словно они беседуют привычным образом, словами. Причем каждому кажется, что диалог происходит на его родном языке.

— Так что ты слышишь меня на русском, а я тебя — на греческом, — закончил Валерий.

— Ах вот оно что… — задумчиво протянул Данилюк. — А я как-то и не обращал внимания… хотя я пока что только с русскими встречался… с русскоязычными. И с поляком еще с одним… кажется, поляком. Так что, значит, в загробном мире меня все поймут, и я всех пойму? Это хорошо, а то я кроме русского только английский знаю…

— Поймешь, — кивнул Валерий. — Ну, кроме слов, которых в твоем языке нет.

— Например?

— Хм… ну вот гарум, например, — сказал Валерий, указывая на соус, в который макал лепешку.

— Гарум?.. Что такое гарум?

— Очень вкусная штука. Но в мире живых его сейчас не помнят. А жаль, многое потеряли. Ты попробуй.

Данилюк попробовал и поморщился. Пресловутый гарум оказался просто рыбным соусом. Возможно, в точности такого сейчас и не готовят, но очень похожий Данилюк ел во вьетнамском ресторане.

Ему не понравилось.

— Так тут каждому подают то, что он любит? — задумчиво произнес Данилюк.

— На то и Корчма, — пожал плечами Валерий. — Сам видишь. Вон, гетман Гулак вареники уминает, Изуми с Миэко свою рыбу на рисе кушают, ребята ярла Скагула пиво хлещут…

— Погоди-ка, — перебил Данилюк. — В смысле?.. Вот эти скелеты… девушки рогатые… они люди, что ли?

— Ну да. Бывшие.

— Бывшие, — повторил Данилюк. — А это как?

— Ну понимаешь, это же загробный мир, — терпеливо объяснил Валерий. — Мы все тут только тени. У нас нет плоти, только дух. А дух меняет форму очень легко.

— А, это как с ногами! — сообразил Данилюк.

— Правильно. Мы ногами-то перебираем просто по привычке. Я вот сам тут уже почти двадцать веков, а отвыкнуть все не могу. А у тех, кто отвык, ноги постепенно исчезают.

— Ну ладно, с этим понятно. А вот в чертей или скелетов каким образом превратиться-то можно?