Книга Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Приметил меня и наш лагерный переводчик, добрейший ворчун господин Алоиз Фильгур. Это был русский подданный, еврей средних лет, высокого роста и весьма представительного вида, которому не шли его гнусавый голос и нежное овальное лицо с маленькими глазками, маленьким, с горбинкой носом и совсем маленьким круглым сочным ротиком. Он был музыкант, мог играть на скрипке, но главным его инструментом был саксофон. Он ходил в длинном пальто и в хорошо вычищенной шляпе-котелке.

— Ну, хочешь работать в ресторане здесь, в городе? Ну? — как-то обратился он ко мне. — Там тебе будет хорошо, будешь там помогать хозяину, ну?

Я ответил согласием и на другой же день, почистившись, явился в караульное помещение, где мне был выделен конвойный и было сказано, что вечером он же придет и заберет меня из ресторана.

В трактире «У Золотого Ягненка»

Конвойный привел меня на маленькую городскую площадь с кирхой и фонтаном посередине. Кругом виднелись старинные двух- и трехэтажные дома, а на них вывески магазинов и гастхаузов, то есть небольших трактиров в первом этаже и с пятью-шестью комнатками для приезжающих во втором.

В один такой маленький трактир-гостиницу, с висящим над входом вырезанным из железа и покрашенным золотистой краской барашком и вывеской со словами «Gasthaus zum Goldenen Lamm» и именем хозяина заведения «Фердинанд Файлер», и привел меня солдат.

Герр Фердинанд Файлер был средних лет, тщедушного вида, подслеповатый, в толстых очках австриец. Он был лет сорока, но за полной непригодностью к военной службе не был призван в армию и спокойно вел свой Geschaeft. Его жена фрау Файлер была полноватая подвижная женщина и отличная хозяйка. Она одна управлялась на кухне, и дело хорошо спорилось у нее в руках.

Мой конвойный, сказав, что придет за мной вечером, ушел в лагерь. Хозяйка, узнав, как меня зовут, тотчас накормила меня гуляшом из телятины и налила кружку кофе с молоком, чего я уже давно не ел и не пил. Когда я управился с едой, хозяин объяснил мне мои обязанности. До прихода посетителей, то есть до середины дня, я должен был мыть пустые винные бутылки и другую посуду и убирать помещения трактира, а после обеда до вечера прислуживать посетителям, то есть подавать им напитки и кушанья и убирать со столов посуду и мыть ее на кухне. Посетителей было немного.

Я не скажу, чтобы мне очень нравилась эта моя работа. Мне было скучно без моих товарищей по лагерю и неприятно было слушать насмешки и похвальбу австрийцев разбить Россию.

Запомнился такой случай. Один солдат из караульной команды, придя однажды в трактир, стал показывать за столом своим товарищам нанизанных на нитку с десяток вшей. Вши были крупные, живые и ползали по столу, таща нитку в разные стороны, а солдаты смеялись и говорили:

— Вот так русские вши!

Оказалось, что солдат-весельчак наловил их на одеялах, которые заключенные вывешивали во дворе, чтобы хоть как-то избавиться от этих паразитов. Замечу, что морозы в ту зиму достигали в Австрии минус пятнадцать градусов и австрийцы говорили, что это «русские морозы».

Встреча Нового года

На встречу нового 1915 года в трактире «У золотого ягненка», в его летнем павильоне в саду за домом, собралось множество зажиточных бюргеров Дрозендорфа в штатском и в военных униформах. Все уселись за одним длинным столом, и пиво полилось рекой. Пили его из отдельных увесистых кружек, пили из одной, ходившей по кругу, огромной, чуть не ведерной глиняной кружки, постепенно хмелели и все громче и задорнее горланили свои воинственные песни под визг скрипок и вой каких-то духовых инструментов небольшого оркестра из заключенных музыкантов, русских подданных евреев.

Гостей обслуживал сам хозяин. Я только подносил ему из дома кувшины с вином и кастрюльки с гуляшом и сосисками с кухни, где готовила сама хозяйка. Ей помогала какая-то бедная родственница, девушка лет восемнадцати по имени Мици.

В какой-то момент, когда хозяйка отлучилась из кухни, Мици робко обняла меня и задушевно сказала:

— Ах, Теодор, как я желаю тебе поскорей возвратиться домой, в Россию, а пока ты здесь, пусть у тебя всегда будет кусок хлеба.

В двенадцать ночи под бой часов гости встретили новый 1915 год, и, покричав «Хох!», попев воинственных песен, подвыпившие австрийцы вскоре разошлись. Увели в лагерь и меня.

Дня через два в лагере вспыхнул сыпной тиф и был объявлен карантин. Начальство предложило моему хозяину предоставить мне жилье, чтобы я не занес заразу в город. Но когда он сказал мне об этом, я жить у него наотрез отказался, чем его и хозяйку сильно удивил. Удивился моему отказу и переводчик господин Фильгур.

— Ну и чудак же ты, ну, — говорил он мне. — У хозяина ты был бы сыт и не заболел тифом, ну, тебе было бы лучше, а ты уходишь, ну?

Но в лагере русские готовились к Рождеству и встрече Нового года, которые тогда, по старому стилю, праздновались в России на две недели позже. И я уперся, так как не мыслил себя в эти дни без своих товарищей по плену и таких добрых друзей, как вечный студент, вятич Сергей Иванович Крестьянинов; будущий агроном, краснохолмец Василий Иванович Шмутин; его товарищ по практике, милый душевный Григорий Федорович Водянюк с Волыни и его землячка Маруся Матвеюк. Все они, за исключением Маруси, были значительно постарше меня и относились ко мне внимательно и заботливо.

Самым близким моим земляком оказался в лагере Николай Александрович Матавкин, учитель, родом из одного со мной Мологского уезда Ярославской губерии. Впоследствии он тоже оказал большое влияние на мое развитие. Но об этом позднее.

Итак, я избавился от работы у герра Файлера. На мое место с большой охотой пошел молоденький серб, который до войны, как и я, работал мальчиком в ресторане.

Рождество и Новый год русские решили отметить самодеятельными концертами. Во втором этаже нашего огромного мрачного здания было устроено из досок небольшое возвышение — эстрада. Перед ней подвешены гирлянды из еловых веток и две небольшие керосиновые лампы. Места для зрителей — на полу с постланной по стенам и посредине соломой для спанья.

Концерты состояли главным образом из песен: «Из страны, страны далекой…», «Ты взойди, взойди, солнце красное…», «Солнце всходит и заходит…» и других подобного рода. Мне было предложено прочитать стихотворение Н. А. Некрасова «Внимая ужасам войны…», но я оказался плохим чтецом и этот номер исполнил пленный Иванов из Ставрополя Кавказского. На скрипке, гармонии и балалайке исполнялись «Тоска по Родине», «На сопках Маньчжурии» и др. Большой успех имела исполненная хором песня «Вечерний звон».

Впечатление от концертов в этой обстановке было потрясающее. Некоторые заключенные плакали.

К чести австрийцев, надо сказать, что свое католическое Рождество они отметили, выдав всем пленным кроме обычного рациона по небольшой белой булочке. Через две недели в православное Рождество всем русским подданным без различия вероисповеданий, а также сербам и черногорцам как православным, снова было выдано по белой булочке. Некоторые из пленных объясняли это тем, что у коменданта нашего лагеря барона Доббльгофа мать русская, православная. Кстати, барон Доббльгоф был довольно порядочным человеком и никаких особых притеснений пленным не чинил.