Книга Луиза Сан-Феличе. Книга 1 - Александр Дюма

— Я не только не допущу, чтобы мне преграждали путь, но не позволю кому бы то ни было выслеживать меня, — сказал он, когда между ними оставалось шага четыре.

Двое из шайки уже выхватили ножи и держали их наготове.

— Подождите, — сказал главарь, — мы еще, может быть, столкуемся; ведь судя по тому, как вы говорите по-неаполитански, вас не примешь за француза.

— А что тебе до того — француз я или неаполитанец?

— Это уж мое дело. Отвечайте откровенно.

— Ты, кажется, позволяешь себе допрашивать меня, негодяй?

— Ах, господин дворянин, я же делаю это для вашей пользы, а не для своей. Скажите, вы тот человек, что приехал из Капуа верхом, во французском мундире, нанял в Поццуоли лодку и заставил двух моряков везти себя, несмотря на шторм, ко дворцу королевы Джованны?

Сальвато мог бы отпереться, воспользоваться своим знанием неаполитанского наречия, и тем самым подкрепить сомнения того, кто его расспрашивал, но ему показалось, что лгать, даже сбиру, все же значит лгать, то есть совершать нечто унижающее человеческое достоинство.

— А будь это я, что тогда? — спросил Сальвато.

— Будь это вы, тогда я был бы обязан убить вас, — мрачно ответил тот. — Разве что вы согласились бы по доброй воле отдать мне документы, которые везете при себе.

— Тогда вам, мерзавцы, следовало, набрать человек двадцать, а не четверых: этого недостаточно, чтобы убить или даже обокрасть адъютанта генерала Шампионне.

— Ну, точно, это он! — воскликнул предводитель. — Хватит пререкаться! Беккайо, ко мне!

В ответ на его зов из темной дверцы в стене сада выскочили двое и стремительно бросились к Сальвато, намереваясь напасть на него сзади

Но при первом же их движении Сальвато выстрелил из двух пистолетов в тех, кто был с ножами: одного он убил, другого ранил.

Потом, отстегнув плащ и отбросив его прочь, он обернулся, выхватил саблю и полоснул по лицу того, кого предводитель назвал Беккайо, а следующим ударом нанес тяжкую рану его соратнику.

Сальвато уже думал, что избавился от нападающих — четверо из них выбыли из строя; теперь ему оставалось только справиться с предводителем и со сбиром, который благоразумно держался от него шагах в десяти. Казалось, он легко одолеет обоих, как вдруг, в тот миг, когда он повернулся, чтобы броситься на них, что-то со свистом вылетело из руки предводителя, блеснув как молния, и он почувствовал резкую боль в правой стороне груди. Убийца, не решаясь приблизиться, метнул в него нож; лезвие вонзилось между плечом и ключицей, а рукоятка торчала, раскачиваясь.

Сальвато схватил нож левой рукой, вырвал его, попятился назад — ему показалось, что почва уходит из-под ног, — в поисках опоры натолкнулся на стену и прислонился к ней. Почти тотчас все закружилось перед ним, и последним его ощущением было, что стена ускользает от него, как ускользнула земля.

Молния, прорезавшая все небо, показалась ему уже не голубоватой, а красной, как кровь; он раскинул руки, выронил саблю и упал без чувств.

При последнем проблеске сознания Сальвато почудилось, что двое неизвестных склонились к нему. Он сделал усилие, чтобы оттолкнуть их, но тут сознание его померкло и, казалось, жизнь покинула его навсегда.

Все это произошло за несколько мгновений до того, как в ответ на выстрелы окно Луизы распахнулось и на испуганный возглас Микеле: «Это Паскуале Де Симоне, сбир королевы!» — молодая женщина воскликнула: «Так, значит, спасать его придется мне!»

От будуара до крыльца и от крыльца до садовой калитки было совсем близко, но, когда Луиза дрожащей рукой отворила калитку, убийцы уже скрылись, тело же молодого человека, прислонявшегося к калитке, рухнуло наземь, как только Сан Феличе распахнула ее.

Тут молодая женщина, собрав все силы, оттащила раненого поглубже в сад, заперла калитку не только на ключ, но и на засов и, вся в слезах, позвала на помощь Нину, Микеле и Нанно.

Все трое тотчас прибежали. Микеле из окна видел, как убегали злодеи; теперь же послышались медленные, мерные шаги патруля, который, вероятно, подберет убитых и раненых, а следы молодого офицера будут потеряны даже для самых зорких глаз; поэтому тем, кто пришел ему на помощь, уже нечего было опасаться.

Микеле приподнял тело юноши. Нина взялась за ноги, Луиза поддерживала голову, и так осторожно, как только женщины умеют обращаться с больными и ранеными, его перенесли в дом.

Нанно оставалась позади. Склоняясь к земле, она шептала заклинания и искала какие-то известные ей травы среди тех, что в изобилии росли в саду и в расщелинах каменной ограды.

Когда дошли до будуара, Микеле задумался; потом вдруг, встряхнув головой, сказал:

— Сестрица, скоро вернется кавалер. Что он скажет, увидев, что в его отсутствие и не спросясь его ты внесла этого красавца в дом?

— Он его пожалеет, Микеле, и похвалит меня, — ответила молодая женщина, и ясный взгляд ее засветился нежностью.

— Да, само собой разумеется, будь это обыкновенное убийство, все так бы и вышло. Но когда кавалер узнает, что нападал не кто иной, как Паскуале Де Симоне, он, чего доброго, спросит себя, пристало ли ему как приближенному принца Франческо давать приют человеку, раненному сбиром королевы?

Молодая женщина на несколько мгновений задумалась, потом согласилась:

— Ты прав, Микеле. Посмотрим, есть ли при нем какие-нибудь документы, по которым можно было бы узнать, куда его отнести.

Они обшарили все карманы раненого, но, кроме кошелька и часов, ничего не нашли; из этого можно было заключить, что напали на него не воры. Что же касается каких-либо бумаг, если они и были у него, то исчезли.

— Боже мой! Боже мой! Что же делать? — воскликнула Луиза. — Но ведь не могу же я оставить человеческое существо в таком положении.

— Сестрица! — сказал Микеле решительно, как человек, нашедший выход. — Если бы кавалер пришел, пока Нанно тебе гадала, нам пришлось бы скрыться в доме твоей приятельницы герцогини Фуско, ведь он пустует, а ключи у тебя.

— Ты прав, ты прав Микеле! — воскликнула молодая женщина. — Конечно, отнесем его к герцогине. Мы положим его в одной из комнат, выходящих окнами в сад. Там есть дверь. Спасибо, Микеле! Если он, бедняга, выживет, мы сможем там ухаживать за ним, как того потребует его состояние.

— А муж твой, — продолжал Микеле, — ничего не зная, сможет, если понадобится, сослаться на свое неведение. Но он не стал бы делать это, если бы ему об этом рассказали.

— Конечно, не стал бы: он скорее признает себя виновным, чем солжет. Он не должен ничего знать, ни в коем случае! Не то что я сомневаюсь в его великодушии, но, как ты и сам говоришь, мне не следует ставить его в такое положение, когда долг по отношению к его другу-принцу окажется несовместимым с долгом христианина. Посвети нам, Нанно, — сказала молодая женщина колдунье, которая возвратилась с пучком различных трав, — тут не должно остаться ни малейшего следа от присутствия этого юноши.